Бомба из прошлого - Джеральд Сеймур Страница 9

Сам Иосиф Гольдман относился к новичку равнодушно и едва замечал его присутствие. Неизменно вежливый, но всегда отстраненный. Встречались они редко — на лестнице, в холле, — но и тогда Босс не проявлял к нему ни малейшего интереса. Как дела, как доехали до школы, нравится ли ему машина — вот и все вопросы. Подойти к объекту ближе не получалось. Гольдман вежливо улыбался, но за улыбкой и тихим голосом стояла стена. Легкий, быстрый, элегантный и подтянутый, в дорогом костюме, с короткой стрижкой и модной трехдневной щетиной, Босс ничем не выделялся среди прочих эмигрантов-бизнесменов, приехавших в Лондон, чтобы сделать себе имя и нажить состояние. Неприятное ощущение неудачи крепло с каждым днем, а вот успехом и не пахло. Еще хуже приходилось при встречах с куратором и связником. На их лицах он видел разочарование и знал, что не сможет сообщить ничего нового и при следующей встрече, на барже. «Жучков» в доме и в машине не было — каждый день начинался с того, что Григорий проверял комнаты и автомобили.

Но вот теперь в привычном пульсе домашней жизни появилось что-то новое. Пульс этот участился и окреп. Кэррик не знал, что случилось, но чувствовал — что-то произошло.

Он сидел в «дежурке», перечитывал газету и поглядывал на мониторы.

Если ситуация не изменится, причем в ближайшее время, Джордж и Роб сядут за калькулятор, Кэти предоставит расчет затрат в соотношении с результатами, и начальство решит, что операцию пора сворачивать. А ему придется идти к Роулингсу: «Извини, сержант, и спасибо за помощь, но такая работа не для меня. Попробую найти что-нибудь в этом же роде, но в местах погорячее. В любом случае, я тебе благодарен». Саймон Роулингс парень хороший, прямой и честный. Он, конечно, расстроится. Что предложат потом, Кэррик не знал. Может быть, скажут при следующей встрече. Неприятное это дело — провал.

* * *

Иосиф Гольдман предавался воспоминаниям. Услышал голос Михаила, потом Ройвена Вайсберга и как будто перенесся в прошлое.

Русский еврей, Иосиф родился в Перми, городе, до которого даже фирменный скорый идет двадцать часов. Когда-то именно в Перми Чехов вдохновился идеей «Трех сестер». Потом название города стало ассоциироваться с лагерем особого режима, Пермь-36. Сегодня о Чехове вспомнят немногие, куда прочнее в памяти людей связь с Архипелагом, где содержались и трудились политические узники и обычные уголовники.

Ройвена Вайсберга он знал с десяти лет. Евреи, составлявшие в городе меньшинство, всегда держались вместе. В противном случае их били, унижали и запугивали. С самого начала отношения двух мальчиков строились на взаимной выгоде. Ройвен, бывший на четыре года старше, одним из первых понял, что Иосиф обладает редким талантом понимать деньги, их истинную ценность и пользу, которую они могут принести. Он прекрасно разбирался в цифрах, что и помогло им достичь определенного баланса: Иосиф нуждался в защите и в то же время понимал, где эту защиту можно найти. Они стали неразлучны.

Ройвен крышевал детей, чьи родители были номенклатурой, определявшей жизнь города: известный врач центральной больницы, директор завода, милицейский чин. Крыша защищала не от снега и дождя, а от отморозков, слонявшихся по школьным коридорам и спортплощадкам. Что Ройвен Вайсберг взял под свою «крышу» мальчишку и получает за это деньги, понравилось не всем. Пришлось пустить в ход кулаки. Доходило и до ножей, и до свинчаток. На какое-то время школа, находившаяся за оперным театром имени Чайковского, превратилась в бетонные джунгли, по которым пронесся небывалый шквал насилия. А потом наступил покой.

Директриса и начальники из Отдела образования сначала пришли в ужас при виде сидящих за партами учеников, физиономии которых украшали синяки и боевые шрамы, а потом подивились наступившему внезапно миру. Директриса, женщина умная и решительная, быстро установила причину и волны насилия, и последовавшего за ней умиротворения, а поняв, купила «крышу» и для себя. Купила у еврейского подростка, Ройвена Вайсберга. Целых три года никто из учеников не попадал в больницу, а кражи школьного имущества полностью прекратились. Директриса не писала никаких отчетов и объяснений того, почему статистика правонарушений сначала взлетела, а потом упала. Выводы отчета, так и оставшегося ненаписанным, совпали бы с рассуждениями еще одного еврейского мальчишки, Гольдмана. Крышующий не знал страха, отличался небывалой жестокостью и не терзался угрызениями совести из-за того, что отправил кого-то на больничную койку Что касается самого Иосифа Гольдмана, то он с одиннадцати до тринадцати лет был банкиром.

Никто не учил его искусству инвестиций, основам экономики, управлению финансами. Писклявым, еще не ломавшимся голосом он объяснил Ройвену Вайсбергу, куда можно вложить доходы от крышевания, что следует купить и как лучше спрятать деньги. Велосипеды, кожаные куртки, алкоголь поставлялись на продажу именно тогда, когда их не хватало, и спрос достигал пика. Новый бизнес вышел за школьные стены и распространился на городские улицы. Навещая уличных торговцев, здоровяк Вайсберг предупреждал их об опасности пожаров, а приходивший после него Иосиф Гольдман, мальчишка с прыщавым лицом и в больших очках на горбатом носу, на коленке рассчитывал месячный доход ларька и определял стоимость «крыши». С теми, кто отказывался платить, случалась неприятность — их ларьки сгорали. С конкурентами, предлагавшими свою «крышу», разбирались жестоко. Равных Ройвену Вайсбергу в городе не было.

Потом появились перебежчики. Косноязычные, неуклюжие мальчишки из других банд приходили и умоляли принять их в бригаду. В восемнадцать лет Вайсберг стал авторитетом в одном из самых бандитских городов Советского Союза, а Гольдман — его бригадиром. В их распоряжении было больше двадцати боевиков, на которых и держалась бандитская «крыша». А потом Вайсберг исчез.

Когда друга забрали в армию, Иосифу Гольдману едва исполнилось тринадцать. Он остался без «крыши». Баланс силы качнулся. «Крыша» обвалилась, а без нее город Пермь превратился в мрачное, пугающее место. Гольдман залег на дно и переключился на теорию, размышляя над тем, что делать с накоплениями. За последующие два года недавнего бригадира трижды избили, разорвав при этом одежду и раздавив очки, и он считал, что легко отделался — по крайней мере его не связали по рукам и ногам и не бросили в Каму.

Через два года Ройвен Вайсберг вернулся в Пермь — еще более крепким, закаленным, жестоким, — и Иосиф Гольдман снова оказался под «крышей». Он знал, кому обязан всем. В тени «крыши» они оба пошли вверх. Таунхаус в Найтсбридже, вилла возле Албуфейры на альгарвском побережье, пентхаус с яхтой в Каннах и статус мультимиллионера с охраной для себя и семьи — ничего этого не было бы без Вайсберга.

Он оделся. В соседней комнате жена надела доставленное днем маленькое черное платье. Вечером их ждал прием по случаю запуска новой коллекции в галерее на Корк-стрит, и Иосиф знал, что, возможно, примет участие в аукционе и поборется за акварельный пейзаж, цена на который может подняться до четверти миллиона. Наградой победителю станут аплодисменты за щедрость, ведь половина выручки пойдет на благотворительность. Сзади к нему подошла Эстер. Он уловил аромат ее духов, повернулся, поцеловал в плечо и попытался застегнуть ожерелье, но пальцы, обычно такие уверенные, как будто онемели. Эстер даже вскрикнула тихонько, когда застежка защемила кожу.