Мэр в законе - Борис Седов Страница 9

- Ну, а за справедливость, тогда хлебало закрой! - с раздражением рявкнул Садовник. - Здесь пока что я решаю, где справедливость!

- Решай… - Махнул Чугун безразмерной рукой-граблей и склонился над рукомойником, плеснув себе в лицо пригоршню холодной воды.

- Братва! - в умывальник с бешеным криком вбежал Чижик. - Таганка - "стукач"! Точно - козлище рваный! Он нашу "дурь" Зубу сдал!

- Гонишь! - не поверил своим ушам Садовник.

- Да бля буду! Я сам видел!

А "события", о которых в истерике сообщил "авторитетам" Чижик, развивались следующим образом.

В кабинете капитана Зубарева было крепко накурено. Начальник оперчасти тянул одну сигарету за другой, пока сверхсрочники-контролеры вливали в рот Таганки все новые и новые порции водки. Андрей уже с трудом держался на стуле, окружающее виделось, как в тумане, к горлу подкатывал ком тошноты.

- Красавец! - улыбался Зубарев. - То, что надо! Теперь пора и прогуляться.

Андрея подняли на ноги и подтолкнули к двери. Капитан шагнул следом.

Вдвоем они вышли на улицу, медленно прошлись по территории административного блока, отгороженного от жилой зоны. Минуя КПП - контрольно-пропускной пункт - пошли мимо бараков, в которых жили заключенные. Таганка с трудом передвигал ноги, а капитан указывал, куда следует идти.

Из слов Чижика следовало, что Зуб и Таганка направились к хозяйственному блоку, туда, где располагались овощехранилища. Сам "шестерка", как он уверял, в это время вышел по нужде и невольно стал свидетелем ночной прогулки "зэка" Таганцева и начальника оперчасти.

- Я за туалетом спрятался! - взволнованно рассказывал Чижик. - Смотрю - они на хозблок пошли. А через три минуты - обратно. А Зуб в руках черный сверток нес! Тот самый, который Баян на хранилище заныкал! Как только Зуб с Таганкой ушли, я сам на хозблок рванул. "Нычку" нашу проверил - нет "дури"! Зуб забрал! А откуда Зубу знать, где мы "траву "прятали?!

- Чижик, - Садовник налившимися кровью глазами посмотрел на "шестерку", - Таганка твой. Замочи гниду.

- Я его зубами разорву! - ощерился Чижик ртом, в котором и оставалось-то зуба два-три, не более.

- Пошли в каптерку, - распорядился Садовник.

Из умывальника вышли все, за исключением Чугуна. Он остался, чтобы выстирать тельняшку. И как только Садовник, Баян и Чижик удалились, сюда, шатаясь, вошел Андрей.

- Жив еще? - скосился на него Чугун.

- Не понял… - Таганка, прищурившись, посмотрел на "авторитета".

- Когда поймешь, поздно будет, - хмуро пробурчал Чугун. - Садовник "приговорил" тебя. На "рывок" тебе надо, иначе кончат здесь за милую душу.

"Рывок" означало - побег. За месяц до законного освобождения только сумасшедший согласится бежать из лагеря. За попытку побега дадут еще три года колонии. Чего ради рисковать?

С другой стороны, Чугун - вор конкретный и зря языком "трещать" не станет. Каким бы пьяным Андрей сейчас ни был, но к словам Чугуна отнесся с полным пониманием и серьезностью.

- За что… меня… кончат? - с трудом выговорил он. Язык плохо слушался.

- Есть такая фишка, что ты у Садовника "дурь" скрысятничал и Зубу ее сдал.

- Я?! - казалось, Таганка вмиг протрезвел от такого известия.

- Ты - не ты, теперь разбираться долго не будут. Рви когти отсюда, если жить хочешь.

Чугун и сам не знал, почему предупредил сейчас Андрея о грозящей опасности. Но какое-то чувство подсказывало матерому волку, что этот парень кем-то не хило подставлен. Не мог Таганка вот так запросто сдать лагерному оперу тайник с марихуаной, не тот он человек! А убьют его здесь как пить дать.

- Ты вот что, кореш, лучше не спи до утра, - шепотом сказал Чугун. - И вообще, слушай сюда…

Еще минуты три он что-то еле слышно говорил Таганке. Самым страшным из всего, сказанного Чугуном, для Андрея было слово "побег".

… Жилая зона была обнесена высоким забором, опутанным колючей проволокой. Здесь же по всему периметру проходила КСП - контрольно-следовая полоса - и круглосуточно работала электронная система обнаружения, как на государственной границе.

Через каждые сто метров над забором топорщились вышки, которые до утра прожигали темень лучами прожекторов и откуда без предупреждения вертухаи открывали огонь на поражение при малейшей попытке какого-нибудь ополоумевшего "зэка" приблизиться к КСП ближе, чем на три метра. Через каждые десять минут вдоль КСП проходил патрульный с огромной овчаркой, всегда готовой разорвать тощего "зэка" на куски.

Около трех часов утра к колючей проволоке метнулась серая тень.

Заключенный, одетый в темный стеганый ватник и подвязанную шапку-ушанку, пригибаясь к земле, затравленным зверем приблизился к "колючке", раздвинул проволочное заграждение и осторожно шагнул к контрольно-следовой полосе.

И тут непроглядную темень разорвал желтый луч прожектора. С вышки сухо затрещал ручной пулемет. Пронзительно завыла "тревожная" сирена. Неистово залаяли караульные собаки.

Часовой стрелял длинными очередями, тщательно прицеливаясь.

Отчаявшийся "зэк", похоже, совсем потерял голову. Громко закричав, ломанулся к глухому забору. Но не добежал до него. Пули настигли беглеца у самого ограждения.

Охнув, он высоко вскинул руки и, припечатанный пулеметной очередью к забору, медленно сполз на землю. Изумленные глаза его так и остались открытыми, а из-под пробитого во многих местах ватника на землю щедро текла черная кровь…

Набежавшие патрульные кинологи уже не сдерживали своих "немцев", "кавказцев" и "азиатов": лагерная собака время от времени должна "работать" с "живым мешком".

- А-а, это Чумаченко у нас… Бежать хотел, падла! - капитан Зубарев, приказав отогнать разъяренных псов, склонился над истерзанным трупом. - Отсюда не сбежишь.