Подкидыш - Эльмира Нетесова Страница 87

Николай помнил, как она вошла в баню, когда он мылся, и предложила запросто:

— Давай попарю тебя!

Николай от неожиданности онемел. Прикрыл мочалкой срамное. А она, намыленная, соскользнула. Он в испуге нагнулся торопливо и упал, прямо в ноги к бабе. Та рассмеялась озорно, звонко. И помогла встать.

— Чего трепыхаешься? Ложись! Выпарю всю хворь и усталь. Жить сызнова захочешь! — ворочала с боку на бок, хлестала мужика березовым веником. А напарив, ушла довольная, что сумела вышибить из человека простуду.

— Миколай, испей кваску! Клюквенный. Пользительный…

Калягин не любил клюкву. Но не хотел обидеть бабу. Пил квас, похваливая.

А ночью, когда Варвара ложилась спать, он видел всю ее из-за занавески. Баба как-то однажды сказала, что человек не должен стыдиться своего тела. Ведь его Бог дал каждому. Стыдиться стоит похоти, пересудов и грязи. Это — грех. И никогда не обращала внимания на Николая, переодеваясь.

Человеку было непривычно такое отношение к наготе, и он переодевался в полной темноте.

Варвара за это подшучивала над ним, но не высмеивала, не обижала.

В этой семье даже девчонки росли просто и бесхитростно, как цветы. Они не боялись взрослых. Не умели лукавить, хитрить. Говорили все, что думали. И с малолетства крепко верили в Бога.

Николай вскоре стал ловить себя на мысли, что привыкает к семье, начинает жить ее заботами. И даже иногда советовал в чем-то, ограждая от ошибок.

Порою ему казалось, что он давно и хорошо знает эту семью. Она сумела не просто приютить, накормить, она отогрела само сердце мужика, показав, что он в этой жизни нужен и может быть любимым искренне.

— Хозяин ты наш! Кормилец! — говорила

Варвара, хваля Николая за всякую помощь. Ох, как грели его эти слова!

«Значит, чего-то стою, не совсем пропащий!». — утешал себя человек. А баба, будто угадала:

— Сам Господь тебя нам подарил, Миколаюшка! Ненаглядный соколик наш!

Мужик сжимал душу в кулак, запрещая ей распускаться в тепле цветком.

Он видел, что даже ершистая, недоверчивая Стешка, и та потянулась к нему. Привыкла, стала доверять.

Николай понимал, остается совсем немного, и затянет его эта глушь, он навсегда прикипит к ней и к семье.

«Но зачем? Это хорошо под глубокую старость, когда впереди уже нет ничего. Все потеряно. А остаток жизни совсем не важно где скоротать. У меня есть своя семья. Жена, сын, внуки. Я нужен им. Еще смогу помочь. Да и Арпик, как там она мается?» — думал Николай, гоня из сердца Варвару.

Он уже не без труда убеждал себя уехать домой. С каждым днем доводов в пользу отъезда становилось меньше. Это поначалу, будь деньги, уехал бы сразу. Теперь пришлось выгонять самого себя чуть ли не за шиворот. И решился. Когда Варвара дала деньги. Николай всю ночь не спал. Спорил сам с собой. До самого рассвета убеждал свою душу. Но она никак не хотела покидать этот дом и семью. И все же он ушел. Несется поезд из осени в зиму. Уходил от Варвары по первому снегу, а тут за окном — сугробы по пояс. Не одна пурга здесь отгуляла. Сорвала все листья с деревьев, все под седину украсила.

Николай смотрит за окно. Всего-то ничего времени прошло. Одна ночь в поезде. А ему так не хватает горластой песни петуха и доброго голоса:

«Испей, Миколай, молока…»

— Чай будешь или нет? — слышит над ухом резкий голос проводницы.

— Нет!

— Ну и черт с тобой! — обронила мимоходом, пошла в другое купе.

Николай не смотрел на часы. Он знал: свою станцию — не пропустит.

А колеса отстукивали километры пути и жизни. Сколько каждому отмерено? Где будет последняя остановка? Где замрет, заглохнет мотор? Когда это случится?..

Заорал петух… Николай подскочил, как угорелый. Пора вставать, помочь Варе…

Но какая Варвара? Он в поезде. Едет домой. А где петух? Ведь кричал! Вот черт, это часы в соседнем купе будили пассажиров петушиным криком, чтобы не проспали свою станцию.

Николай ложится на полку. Смотрит в потолок. Скоро и ему выходить. Поезд — лишь временное пристанище. Хотя все в этой жизни не постоянно. Человек на этом свете лишь недолгий гость. Чем меньше живет, тем меньше страдает. Но почему все держатся за жизнь, даже за самую несносную, беспросветную? Чем она их манит? Почему боятся смерти люди? Ведь она — избавленье от всех мук и забот — одним махом! Ее никто не минет. И все ж оттягивают, берут отсрочку. Зачем? Николай вспоминает старого зэка в зоне. Тот умирал на шконке тихо, беззвучно, повернувшись ко всем спиной. Он был соседом Николая.

— Позвать врача? — предложил старику.

— Не надо. Сам помру, — отозвался тихо.

— Тебе бы пожить, чтоб на волю выйти…

— Скоро там буду. На том свете нет тюряг. Все вольные, даже грешники. Господь каждого видит. Он и меня не сгонит. Я к Нему с радостью пойду.

К Отцу нашему. Он один за всех меня простит. Вот только б умолили ангелы принять душу мою поскорей. Замаялся я на этом свете. Нет мочи. Хочу к Господу на покаянье. И больше никого не желаю видеть, — слабел голос.

— Неужели жить не хочешь?

— Постыло все. Жизнь, она для того, чтоб человеки поняли, что такое муки, и запросились бы к Господу в обрат.

— Но ведь никто умирать не хочет!

— Глупцы! Чего стоит эта жизнь среди чертей? В грехах и в муках, в слезах и в крови? За что держатся? Ни одного просвета для души! А там — все тихо и хорошо. Отец, он и есть Отец каждому! Ворогов примирит, бедолагу утешит! Там нет зэков и ментов, сытых и голодных. Там нет убитых. Там все встретимся. И мы с тобой. Когда-нибудь… — отвернулся, зашептал «Отче наш». Едва успел произнести: «Помилуй меня…»

Николай глазам не поверил. Старик умер со светлой улыбкой на лице. А ведь в жизни никто ее не видел.

«А мне за что держаться? Кому я нужен? Арпик или Павлу? Да нет! Они без меня прожили спокойно. Я — лишь короткий эпизод в их судьбах. Подкидыш. Вот и теперь… Три месяца прошли. Никто не искал и не хватился…»

«Красноярск!» — слышит Николай.

Он идет по заснеженной улице. Как все знакомо и чуждо стало. Город, даже в ранний час, был похож на большую толкучку. На каждом шагу ларьки, киоски, базарчики, крикливые вывески, громкая музыка, на какую никто не обращал внимания. Нет улыбок на серых лицах людей. Они снуют, торопятся, не видя друг друга. Вон мужик с тележкой мчит. Сбил старуху. Даже не заметил, не оглянулся, помчался дальше. А вон отец сыну отвесил оплеуху среди улицы. Тот на несколько шагов отлетел. Вскочил на ноги. И… шасть в подвал, к бомжам. На родителя не оглянулся. Слезами залился. А вон муж с женой, дома не успели погавкаться. Теперь среди дороги, не стыдясь людей, все

наизнанку вывернули. Нашли место!