Палачи и герои - Сергей Зверев Страница 8

Выйдя из тюрьмы, Дантист застал совершенно другую страну. В Кракове было создано Польское генерал-губернаторство во главе с Гансом Франком.

Оккупанты подошли к контролю за территориями с немецкой педантичностью, сразу расставив все по своим местам. Население было разделено на несколько категорий. Евреи, цыгане и душевнобольные – это недочеловеки, подлежащие изоляции и утилизации. Кстати, сами поляки эту идею встретили с одобрением, поскольку исторически иудеев, мягко говоря, не любили, и включились в игру – найди и посади еврея. Наиболее ушлые граждане собирали с соседей дань под угрозой выдачи немцам. Но самим полякам это не помогло. Немцам было за что мстить им. Третьего сентября 1939 года подразделениями польской армии, жандармерии и полиции, а также патриотами в городах Бромберг, Шулитце, в десятках городков в районе Познани были вырезаны несколько тысяч немцев из числа мирного населения. Это была не первая и не последняя массовая резня – с немцами, как и украинцами, польская общественность и силовые органы не церемонились. И вот пришла пора расплаты.

Поляки были признаны людьми второго сорта и лишены гражданских прав. Польские вузы закрыты или перепрофилированы. Вся профессура Краковского университета была отправлена в концлагерь. Уделом поляков становились принудительные работы для вермахта и обеспечение Германии всем необходимым для ведения войны – фактически рабство. Начиналось активное заселение территории немцами, теперь единственными здесь людьми первого сорта.

Улицы были заполнены военными. Введен комендантский час. За попытку нападения на солдат – расстрел на месте или уничтожение заложников. За акции сопротивления, саботажа, расклеивание антинемецких листовок – тюрьма или расстрел. В наведении орднунга активное участие принимала старая польская полиция, значительная часть которой осталась на службе.

Притесняемых еще недавно поляками западных украинцев немцы пока неофициально считали хоть и унтерменшами, но дружественным народом. У Германии на них были большие планы. Поэтому деятельности ОУН на оккупированных территориях гитлеровцы не только не мешали, но и помогали, чем могли. Организация теперь работала открыто.

Боевые товарищи встретили Дантиста как героя. Он имел долгий разговор на квартире в Кракове с выпущенным немцами из тюрьмы Степаном Бандерой, который велеречиво вещал о скором создании независимого украинского государства под немецким покровительством. Спрашивал вождь и о том, почему засыпалась боевая группа Дантиста:

– Вас предали?

– Случайность, – заверял Дантист.

Но это была не случайность. Он уже давно вычислил предателя – это функционер Хмурый. Тот вполне неплохо чувствовал себя в Организации. Вчера они столкнулись лоб в лоб в костеле. Хмурый распростер объятия, долго хлопал старого соратника по плечам и чуть слезу не пустил:

– Жалко, меня не было с вами в проклятом банке. Меня это тяготит до сих пор!

– Ничего, – тоже похлопал его по могучему плечу Дантист. – Ты был на своем посту.

Дантист выждал четыре дня. И в холодную ночь, кутаясь в длинный плащ, отправился к предателю домой.

– Это Станислав, – сказал он, постучав в дверь в доме, затерявшемся в узких улочках старого города.

– Что надо в такое время? – недовольно донеслось из-за двери.

– Обсудить вопрос. С нашей добычи во Львове, помнишь, кое-чего ушло. Я знаю, как вернуть. Нужна твоя помощь.

Рассчитал он все правильно, надавив на патологическую жадность соратника. Три года назад группа взяла во время экспроприации во Львове немало золотишка, часть которого потом исчезла, и никакие дознания не помогли. Хмурый тогда изнывал – не столько от того, что золото не пошло на святую борьбу, а что сам его не стащил.

Хмурый заглотил крючок и открыл дверь со словами:

– Конечно, заходи.

Он фальшиво и широко улыбался, подливая гостю свежезаваренный чай, а потом нетерпеливо ерзал на венском стуле в предвкушении откровений насчет золота.

Улучив момент, когда хозяин квартиры повернется к нему спиной, Дантист нанес удар ножом в мускулистую массивную спину профессионального борца. Хмурый выпрямился, будто не ощущая боли и не понимая, что происходит.

И тут удары ножом посыпались один за другим… Сколько их было? Двадцать? Тридцать? Злоба и обида требовали достойного вымещения.

После экзекуции Дантист, просочившись по так хорошо знакомым ему улицам мимо патрулей, как ни в чем не бывало вернулся в квартиру, которую ему выделила немецкая комендатура.

Утром его поднял бесцеремонный стук в дверь. Двое солдат с бляхами немецкой полевой жандармерии затолкали его в легковую машину с открытым верхом и отвезли к зданию генерал-губернаторства. Через черный ход провели внутрь, отконвоировали по крутым лестницам и узким коридорам. Ввели в просторный кабинет на последнем этаже. Усадили на стул. И вышли в коридор.

Майор Кляйн стоял у большого полукруглого окна. Держа в руке свой вечный бокал с коньяком, он внимательно рассматривал изрезанный колокольнями и башнями силуэт города.

Резко обернувшись, он кивнул гостю. Поставил бокал на стол. Полез в ящик. Вытащил пистолет «Вальтер». И вдавил его ствол в лоб Дантиста со словами:

– Не думал, что нам придется прощаться при таких обстоятельствах.

– За что? – сдавленно произнес Дантист.

– Мало того, что вы убили человека в доме у площади Всех Святых. Так еще сделали это настолько неумело, что вас описали свидетели.

– Я?

– Помните нашу договоренность насчет вранья… За что вы невзлюбили пана Стельмаха?

– Он был агентом польской контрразведки. Благодаря ему меня чуть не расстреляли.

– Это нам известно. Но он работал и на Германию. Кто вам позволил убивать без разрешения? – палец дрогнул на спусковом крючке.

– Я виноват. Дайте мне возможность доказать свою лояльность.

– О как. Это называется лояльность.

– Преданность!