Золотой иероглиф - Дмитрий Дубинин Страница 8

Труднее всех в плане выпить-закусить оказалось Ленке. Во всяком случае, переводить вслух с набитым ртом она и не пыталась, а поскольку ей приходилось говорить постоянно, то нетрудно понять, почему в ее тарелке практически не убывало. Уж не потому ли у нее такая изящная фигурка?

Я после третьей не преминул заметить это. Лене, похоже, комплимент понравился, и с этого момента я перестал обращать внимание на японцев и на моих сотрудников. Говорить с ней было трудновато — она все время оказывалась занятой, но разглядывать… Черноволосая, темноглазая, с тонкими холеными руками, она была одета в фиолетовую блузку, заправленную в черные облегающие брюки, и короткую жилетку без пуговиц. Эти брючки с застежкой на боку притягивали взгляды всех мужиков без исключения, и даже у японцев глаза становились круглыми как у котов, стоило Лене привстать или пройтись рядом со столом. Не буду врать — в одежде стиля «хочу прям щас» Ленку я никогда не видел (впрочем, на ней и скафандр выглядел бы неплохо), но сегодня Кирюшина впервые оделась столь вызывающе. И, если она — сознательно или нет — нарывалась на приключение с моим участием, то ее усилия не могли пропасть втуне. Если кто и пропал, так это я.

Хотя даже и не именно сегодня. Еще во вторник я так, чтобы услышала Лена, сказал, что Татьяна укатила на неделю в командировку. Но вчера и позавчера дел оказалось столько, что ни мне, ни ей, видимо, было не до глупостей. А вот сегодня…

Презентации, тем более когда собираются деловые люди, обходятся без танцев, просмотра кинофильмов в полутемном помещении и других подобных мероприятий, повышающих уровень адреналина и прочих гормонов в крови. Поэтому подержаться за Ленкину талию мне удалось лишь разок — когда я сопровождал ее в курилку — она почти не курила, лишь изредка баловалась дамскими сигаретками. При этом у нее даже вредный процесс курения, зачастую вульгарно выглядевший у большинства женщин, смотрелся эротично. Губы мягко обхватывали фильтр, щеки, помогая делать неглубокую затяжку, слегка западали, образуя маленькие ямочки, затем сигарета за временной ненадобностью удалялась, ротик, выдыхая дымок, приоткрывался и при этом между губ почти намеком показывался кончик розового язычка… Губы покрывала помада коричневатого оттенка, но этот цвет, как ни странно, очень даже шел нашей переводчице.

— Ну что же, поздравляю, — сказала Лена. — Желаю успехов. Кажется, вы добились всего возможного.

— Не знаю, как отблагодарить тебя, — произнес я искренне. — Ведь во всем этом твоя заслуга.

— Это моя работа, — сказала Лена. Сигаретка, губки, дымок, язычок…

— Я так думаю, что устроить для нас встречу с японцами все же несколько выходило за рамки твоей работы.

— Ну, в общем, да. Но, с другой стороны, чем дольше делегация здесь пробудет, тем больше я заработаю. Но если это тебе помогло, то я тоже рада.

Сигаретка, губки, дымок, язычок…

— Все равно я тебе обязан, — настаивал я. — Хотя бы шампанским и шоколадом…

— И несколькими бутербродами, — вдруг сказала Лена. — После этих презентаций и фуршетов я всегда страшно хочу есть… И устаю. А мне же никто не готовит.

Н-да, в ход уже пошли более чем прозрачные намеки.

— Надеюсь, самураи нас скоро отпустят, — произнес я.

— Хорошо бы…

— Вот тогда я тебя и угощу бутербродами.

В общем, так и получилось: самые главные из японцев уехали в гостиницу, разошлись и наши официальные лица, развлекаться же остались те, кто был не дурак выпить, а функции толмача взвалил на себя наш японский компаньон Такэути, который не меньше того же Игоря уважал «огненную воду» сибирского разлива… Если бы не Ленка, то и я, пожалуй, остался бы в центре «Сибирь-Хоккайдо» до тех пор, пока на столе не кончилось бы горючее, но я полагал, что в доме переводчицы меня ждет куда более интересная программа. И я не ошибся.

Вот только какой кретин придумал, чтобы вслед за вечером наступало утро?

Купив полбулки хлеба, я направился домой. Подойдя к двери, вставил ключ в замочную скважину и повернул. Толкнул дверь и увидел, что Таня, вроде бы, немного пришла в себя: стала распаковывать сумку, поставила чайник…

— Как же теперь быть без заначки? — безнадежно спросила Таня, когда мы сели пить чай.

Я не преминул напомнить, что номера купюр догадался переписать, и что если кто попытается потратить или поменять наши банкноты, то неминуемо спалится.

— Ну конечно, ведь это была моя идея, — заявила Танька. — Сам-то ты не догадался бы это сделать.

Я промолчал, помня слова бессмертного Ходжи Насреддина: «Кто спорит с женщиной, тот сокращает свое долголетие».

— Надеюсь, больше ничего они не утащили? — произнесла Таня, когда мы закончили чаевничать.

— Вроде бы, нет. Только трубку эту японскую найти не смог — она вроде уже давно куда-то задевалась. Ты бы пошарила в своих безделушках…

— В «безделушках», — фыркнула Татьяна, открывая дверь в ванную, вернее, в совмещенный санузел. — Ну никакой памяти нет у тебя, Маскаев! И вообще — это у тебя безделушки, вроде этих дурацких якорей, а у меня…

Таня зажгла там свет, и в квартире повисла глубокая тишина. И, как я сразу понял, зловещая.

И не ошибся. Через секунду Таня повернулась ко мне с ужасным выражением лица, ее голубые глаза стали свинцово-серыми, как грозовые тучи, что мечут молнии по шалопутным бесам.

— Это что? — свистящим шепотом произнесла она. У меня мгновенно пересохло в горле. Идиот! Какой я все-таки идиот!

Таня брезгливо, двумя пальчиками, держала мой носовой платок, который я каким-то уму непостижимым образом умудрился обронить на пол ванной. Платок был перемазан чем-то коричневато-алым, но это была отнюдь не краска фирмы «Коршун» или даже «Токида-С», это были пятна губной помады, при этом такого цвета, который Таньке, от рождения почти нордической блондинке, даже в кошмарном сне не пришло бы в голову испробовать на себе.

А кроме помады — чужой, платок содержал еще и следы спермы — моей, в чем Танька смогла бы убедиться, если бы вздумала провести экспертизу.

— Значит, у Сашки Попова ночевал. — В голосе Татьяны звучал неописуемый гнев. — Ты, козел, всю ночь с кем-то трахался (глагол она впервые на моей памяти употребила другой), а я сидела связанная, с твоими вонючими штанами на лице и голос срывала, пытаясь хоть что-нибудь крикнуть… Ох и сволочь же ты, Маскаев! Сволочью был, сволочью и остался. Убирайся из моего дома, поддонок.

Я готов был поклясться, что Таньку разозлил не столько факт моего похода «налево» после долгого затишья, сколько то обстоятельство, что она оказалась не в самой, мягко говоря, приятной ситуации в то время, когда я действительно получал несказанное удовольствие. Мне не привыкать сочинять наспех кучи каких угодно правдоподобнейших историй, но Таня не дала мне даже и рта раскрыть.

— Убирайся! Ты слышал?!

И она швырнула мне под ноги предательский платок.