Пиранья. Первый бросок - Александр Бушков Страница 8

Глупости, конечно. Никуда они не врывались, ошвартовалисьвполне чинно и благонамеренно, как и полагалось мирному советскомунаучно-исследовательскому судну, плававшему под флагом солидного ученогоучреждения, Института океанологии имени П.П. Ширшова Академии наук СССР. Да ипорт уже одиннадцать месяцев был не английским, а всецело принадлежал новомусуверенному государству, Республике Ахатинских островов, снабженному почтивсеми атрибутами суверенитета, от президента с парламентом до флага и денег(которым, правда, по старой памяти все еще предпочитали английскую валюту, покачто имевшую хождение наравне). Вот только собственной армии здесь не имелось,но в ней, по рассуждению, и не было особой нужды. Военным флотом, быть может, иследовало обзавестись, но вот бронетанковые силы на островах совершенно ни кчему, как и авиация, любой реактивный истребитель, разгонись он чуточку,моментально выскочит из суверенного воздушного пространства, и хорошо, если неокажется ненароком в мадагаскарском или танзанийском...

Мазур перечитал письмо от Ани вторично, хотя, откровеннопризнаться, оно этого и не заслуживало вовсе. Если честно, письмо было никакое.Писанное доброму знакомому, и только. Ни «да», ни «нет», вообще ни единогонамека на будущий разрыв или, наоборот, освященный ЗАГСом союз, равно как нитени намека на то, что отправительницу и адресата все же, как ни крути,связывают кое-какие общие воспоминания интимного характера. Парочка дежурныхленинградских новостей, вялый интерес к тому, как проходит служба в загадочнойв/ч 25476 (для всего остального мира Мазур сейчас пребывал в командировкегде-то на Дальнем Востоке), умеренно-тепловатые пожелания удачи... И все такоепрочее. И вновь совершенно непонятно, кто же ты, собственно говоря, такой:жених или отставной любовник. Фотографию прислала, на фоне «зеленого джигита»,сиречь Медного Всадника, но вот черкануть на ней хотя бы пару словечек неудосужилась.

Странно, но Мазур, в общем, не ощутил ожидаемого душевногосмятения, равным образом не чувствовал тоски, уныния или чего-то схожего. То лиустал уже пребывать в душевном раздрае, то ли в ответ на все хорошее началохладевать и сам. Он честно (по инерции, если совсем честно) попытался вызватьв душе надлежащую тоску. Аня очень уж лукаво улыбалась на фоне «зеленогоджигита», очень уж ладненько обтягивал фигурку светлый плащик, да и с темисамыми общими воспоминаниями с маху не расстанешься. Но получалось плоховато.Чересчур уж все затянулось, настолько, что не хотелось ни сердиться, нитосковать...

Он все же примостил фотографию на столик, рядом с той, гдеАня, в красном купальничке, закинула руки за голову, сияя ослепительной улыбкойроковой женщины. Выполнил некую формальность, попахивающую штампом: моряк вдальнем плавании, далекая невеста, которая, очень может быть, и не невеставовсе... Хотя, когда он представил ее в той же ситуации, но с другим, внутриявственно закипело, но это могло оказаться всего-навсего оскорбленной гордостьюбылого собственника... И ведь мир не рухнет! Как выразился бы любимый писатель,будет другая. Такая же. Или лучше. Какие наши годы? И вообще, когда стану адмиралом,пожалеет по-настоящему, потому что адмиралом я стану отнюдь не в шестьдесят,будем надеяться, гораздо раньше...

В конце концов он решительно спрятал письмо в тумбочку,кое-как запихав его в конверт, покосился на обе фотографии и, вздохнув философски,как и полагалось настоящему мужику, направился к выходу. У самого порогаспохватился, вернулся. Надел очки с простыми стеклами, в комплекте с егопушистой шкиперской бородушкой придававшие Мазуру вид заправского молодогодоцента, этакого вундеркинда от науки. Приказы не обсуждаются. Именно егофизиономию куратор в Ленинграде признал достойной очков и бородки,– а вотВолчонку не повезло гораздо больше, начальство по своим неведомым соображениемвелело именно ему отрастить битловские патлы, коих Волчонок терпеть не мог, нопротив начальства не попрешь... Ушел в ботву, как миленький.

«Сириус» был освещен ярко, словно в преддверии некоегопраздника: кроме дежурных ламп, по обеим бортам сияло еще не менее дюжины. Насвоем обычном месте восседал седовласый Виктор Эрастович, свято веривший,простая интеллигентская душа, что вся эта иллюминация зажжена для его удобстваблагодаря душевной широте капитана. На самом деле лампы были зажжены не изпочтения к живописи, а по более прозаичному, но, разумеется, секретному поводу:они облегчали наблюдение вахтенным. Аквалангист из понимающих, вздумай онпошнырять под водой у бортов, сразу заметил бы люк шлюзовой камеры и сделалвыводы. Вряд ли удалось бы ему воспрепятствовать (как запретишь в чужом портуплавать вокруг мирного научного судна?!), но вот заметить его – это ужеполдела. Сразу будешь знать: есть к тебе интерес со стороны определенногонарода, есть...

Музыка, долетавшая со стороны большой кают-компании,позволяла без особых усилий сделать нехитрый логический вывод: там снова танцы.Мазура, естественно, потянуло туда, но он все же задержался у планшира выкуритьсигаретку.

И, конечно же, не остался незамеченным – «Русалка»опять приперлась с моря и ошвартовалась, как и в прошлый раз, по соседству с«Сириусом», чему не было ни поводов, ни смысла, ни возможности препятствовать.Ну, а то, что яхта и ее хозяин группу чертовски раздражали, приходилось списатьна неизбежные издержки.

«Акула капитализма, мать его»,– про себя чертыхнулся Мазур,стараясь не пялиться слишком уж откровенно на вольготно разметавшуюся вшезлонге блондинку в крохотном алом купальничке. Блондинка его тоже заметила,не мудрено, корабли разделяло всего-то метров восемь, чуть приподняла высокийбокал, стервочка, в знак приветствия, закинула ногу на ногу, ничуть не смущаясьскудостью одеяния. Уходить в спешке было бы и вовсе глупо, так что Мазуростался на прежнем месте, дымя.

«Интересно, на чем этот хрен мериканский сколотил состояние,что смог себе позволить такую вот яхту? Суденышко не такое уж маленькое, тоннпятьсот водоизмещением, так что и яхтой-то его именовать не вполнеправильно – океанская посудина, пришла сюда из порта приписки, сиречьСан-Франциско, конечно же, своим ходом. То глушат вискарь прямо на палубе, тоболтаются по морю, где заблагорассудится. Прибавочную стоимость, содранную спролетариата, прожигают, одним словом. Но хороша „Русалка“, ничего не скажешь,а уж русалки на борту...»

– Мое почтение, товарищ коммунист! – жизнерадостнорявкнули на яхте.

Мазур досадливо поморщился и решил стоять на прежнем месте,благо оставалось еще полсигареты. На палубе «Русалки» нарисовался владелец,мистер Драйтон, жизнерадостный калифорнийский облом. Что печально, он вовсе непоходил на хрестоматийный образ капиталиста – старого брюхатого урода,чахнувшего на мешке со златом, злодейски уворованным у трудового американскогонарода, как рабочего класса, так и угнетаемого монополиями фермерства. Лет емубыло не более сорока, никаких признаков ожирения не наблюдалось, скорее ужпоходил фигурой на жилистого спортсмена, а рожей – на ковбоя из вестернов.Импозантен был, собака, даже в плавках, говоря откровенно. Зависть, конечно, непробирала, не имеет советский офицер права завидовать ни этаким яхтам, ниэтаким блондинкам, ибо принадлежит все это осужденному историей классу, коемупредстоит уйти в небытие... Но все равно некий дискомфорт чувствовался.