Поезд дружбы - Александр Тамоников Страница 7

– Вот и хорошо. А сейчас ступай в сторожку.

Олесь Дунич, крайне удивленный внезапным предложением сотника, прошел в здание охраны. Лютый отправился в дом.

Жена занималась с дочерью уроками.

– Анютка! Надо себя хорошо вести. Ты пойми, учительница не хотела тебя обидеть. У нее работа такая – воспитывать вас, – приговаривала она.

Лютый кашлянул.

Женщина испуганно обернулась и сказала:

– Влас? Ты уже вернулся? Я стол накрою.

– Погоди, успеешь. Ты это чему дочь учишь?

– Я пытаюсь убедить Анюту, что она не права, обижаясь на учительницу.

Лютый подошел к столу, поцеловал дочь.

– Анютка, поди-ка поиграй в своей комнате. Нам с мамой поговорить надо.

– Да, папа. – Девочка ушла в комнату.

Как только дверь за дочерью закрылась, Лютый схватил жену за волосы и резко рванул к себе.

От внезапной боли у женщины вырвался вскрик, на глазах выступили слезы.

– Ты что, Влас?

– Я?.. Нет, это ты, сука, что?.. Чему Анну учишь? Чтобы дочь сотника Лютого унижалась перед москалями, кланялась этой вот Соколовой?

– Отпусти, прошу, мне больно.

– Запомни, Дарья, никто в этом поселке даже косо посмотреть на мою дочь не вправе. Ни один человек. Шлюхи Соколовой уже завтра здесь не будет. Утром поведешь Анюту в школу. Директор устроит построение, или как там у них это называется?.. Линейку! Так вот, поведешь дочь прямо к директору и будешь стоять рядом, пока Садовый не извинится перед ней. Публично, на глазах у всех. Я посмотрю на это со стороны. Ты же должна надеть на рукава себе и дочери повязки со знаком «Державы», стоять, гордо подняв голову. Ты поняла меня?

– Но, Влас…

Лютый рванул голову жены вверх. Она вскрикнула.

– Ты поняла меня?

– Да, отпусти!

Лютый разжал хватку и заявил:

– Я за свою дочь весь поселок замордую. А ты, женушка, если не перестанешь портить Анюту, пожалеешь об этом. Не зли меня, а то ведь убью. А сейчас прими душ и в постель! Мне баба нужна.

– Я не смогу, Влас.

– Сможешь.

– Мне плохо, прошу, не сейчас.

– Плохо тебе? Тогда пойди к Марийке и приведи ее сюда. Она не откажет.

– В наш дом проститутку?

– Я сказал, мне нужна баба. Если ты не можешь, значит, другая все сделает.

– Тогда иди к другой! Хоть к Марийке, хоть к Надюхе.

– Это мой дом. Здесь командовать буду я. Что стоишь? Ступай! Либо в душ, либо за шлюхой.

– Хорошо. Я пойду в душ.

– То-то! Обедать после будем.

Женщина ушла из комнаты, Лютый прошел на кухню, достал из холодильника бутылку перцовки. Налил стакан, выпил. Прикурил сигарету.

Тут он услышал шум за спиной и спросил, не оборачиваясь:

– Ты уже все?

– Здравствуй, сын! – раздалось в ответ.

Лютый повернулся.

– Батя? Будь здоров. Заходи, выпьем за встречу.

Отец бандита Данила Петрович прошел к столу, присел на стул. Лютый достал второй стакан, тарелку с нарезанным салом и огурцами, хлеб.

Сын хотел налить отцу, но тот закрыл стакан ладонью и сказал:

– Я не пить с тобой пришел, Влас.

– Ну, как хочешь. – Лютый опрокинул второй стакан, закурил и осведомился:

– Зачем пожаловал, батя? Опять нравоучения читать?

В коридор из ванной вышла жена.

– Ой! Папа, извините.

– В спальню ступай! – приказал Лютый.

Женщина скрылась в комнате.

Данила Петрович отставил стакан, посмотрел на сына и спросил:

– Ты что творишь, Влас? Хозяева из твоей башки все мозги вышибли? Ты кем возомнил себя? Хозяином поселка?

– Батя, ты слова-то подбирай.

– А то что?

– А то… провожу восвояси.

– Ты забыл, кто этот дом построил?

– Скоро заберешь его. Мне он будет без надобности.

– Но покуда ты здесь, отвечай за свои дела.

Лютый скривился.

– Ну и чего ты пристал? Что творю? То же, что и дед, отец твой. Навожу новый порядок. Я, как ты, под москалями жить не буду. Хозяев у меня нет, я сам себе голова. Да и всему поселку. Или ты этого до сих пор не понял?

– На тебя народ смотрит как на последнего бандита.

Лютый повысил голос:

– Народ, говоришь? А что такое народ? Вы все говорите о народе, а где он? Что собой представляет? Или ты за народ считаешь то быдло, которое по соседству живет?

– Не смей так говорить о людях!

– Люди, батя, сейчас на передовой, на войне. А тут быдло бессильное и трусливое.

– И с кем у нас война?

– А то ты не знаешь? От телевизора, поди, не отходишь?

– Со своими же братьями война?

– Экстремисты, москали и те, кто пляшет под их дудку, нам не братья.

– Да, промыли тебе мозги основательно.

– Мне промыли, да? Ладно. Но скажи мне, сколько населения в Гольно?

– Тридцать тысяч.

– Вот! Тридцать тысяч. Пусть двадцать из них составляют бабы, дети, старики, старухи, но десять-то тысяч мужиков, так?

– К чему ты клонишь?

– А к тому, что эти десять тысяч мужиков подчиняются мне и моим людям. А сколько нас? Да трех десятков не наберется. Только быдло, стадо позволит понукать собой какой-то мелкой банде. Почему они не поднимаются против нас? Десять тысяч против тридцати человек?

– Отвечу. Потому и не поднимаются, что за тремя десятками таких, как ты, стоит верховная власть. Потому что под вами и милиция, и прокуратура, и суд. Против вас выступи, так вы собственный поселок, как города на востоке, жечь будете и людей убивать почем зря.

– Все правильно, батя! Поэтому мужики наши и есть обычное стадо, тупые бараны. Ради них мы и освобождаем юго-восточные регионы. Удавим москалей – другая жизнь начнется. Правильная, лучшая. Та, за которую воевал дед.

– Это германский порядок – правильная жизнь?

– Свой, батя, порядок. Национальный. Без чужаков.

– Ладно, насчет этого с тобой говорить бесполезно. Скажи, чего ты на Соколову ополчился? Она Анютке двойку поставила, а ты решил ей отомстить?

– Это мое дело! Москалям и жидам в поселке не жить. Это мое последнее слово. Хватит пустословить. Лучше возьми Анютку да погуляй с ней пару часиков на улице. Мне с женой… побыть надо.