Тайное становится явным - Сергей Зверев Страница 7

– А почему бы и нет? – удивился Туманов.

– Потому что это не настоящее ваше имя, – старик припал к папиросе. Серо-желтый дым, похожий на выделения из раздавленного сухого дождевика, окутал комнату, стелился вверху, по высоким книжным шкафам.

Туманов покосился на Дину, уютно утопающую в массивном кресле. Она не смотрела на него – цветастый фотоальбом «Чехословакия» с обмусоленной обложкой, лежащий на коленях, не позволял отвлекаться на пустяки.

– Я видел вашу реакцию на мои архивы, Сережа, – тягуче продолжал Иван Михайлович Воробьев. – Вы смелый человек, но испытали страх. Отсюда я сделал вывод – вам не впервые сталкиваться с данным… м-м феноменом. И, возможно, на определенном этапе он крепко подпортил вашу жизнь. Очень жаль, что вы тогда уехали, очень жаль… – старик с сожалением сделал последнюю затяжку и затушил папиросу в граненой пепельнице. – В этом доме есть персональный компьютер и неплохая база данных. Уж извините старика, но с помощью Санечки – внучка – а он, уверяю вас, талантливый хакер – я вышел на файлы «Сибеко» и откопал ваше личное досье. Такое ощущение, что вы вчера родились. М-да… – старик раскрыл портсигар из тусклого металла и не спеша извлек еще одну папиросу. – У старого чудака, одной ногой стоящего в могиле, масса свободного времени, Сережа. Я влез в архивы МВД, ФСБ, в информационный склад бывшего ГАУ при ЦК НПФ (некоторые считают, что такого уже нет) и в доступные только мне информационные банки еще одной организации, о которой вы, судя по вашим глазам и вашему поведению, вспоминать бы не хотели, – проследив за реакцией Туманова, старик трескуче рассмеялся. – Не волнуйтесь, это не компьютерные банки, таковых в природе не существует, потому что организация, о коей мы ведем речь, вроде как тайная. Ее информационные банки – это пять обитых железом ящиков, хранящихся в подвале. Там, как в Сезаме, Сережа, есть буквально все… И даже новейшая информация, очень мною лелеемая. Она периодически пополняется. Так вот, в вышеупомянутых архивах ваше фото весьма популярно. Вы провели бурные пять лет жизни, Павел Игоревич Туманов…

– Я так и знала, что этим кончится, – печально сказала Дина, закрывая альбом.

Старик улыбнулся:

– Вы хотите сказать, Любовь Александровна, что петух прокукарекал? Ну что вы, дорогие, вам совершенно незачем меня бояться. Иван Михайлович Воробьев – догнивающий архивный червь, никому не желающий зла. Его дело – информация. А применение этой информации – уж увольте, я могу ее, конечно, передавать заинтересованным лицам, но никогда не поступлюсь теми этическими принципами, которые считаю незыблемыми.

– Мои пять лет – чистое безумие, вызванное случайностью, – пробормотал Туманов.

Но лицу старика пробежала тень. Но он продолжал улыбаться.

– Безумие, Павел Игоревич, – это тянущая боль, когда не в порядке суставы. Это сверлящая боль – от закупорки сосудов. А также стреляющая и жгучая – когда сильно раздражены нервы… А случайность – пустынный мираж. Ее не бывает. Любая случайность – порождение всеми забытой закономерности.

– Я не понимаю вас, – Туманов раздраженно поморщился.

– Объясняю. Ваши беды не случайны. И даже ваше появление на свет было отчасти запланировано и обусловлено протеканием одной весьма любопытной операции. Ее назвали «Отбор предков. Список А». Сорок восьмой год, если не ошибаюсь. Вы с рождения, Павел Игоревич, были подопытным кроликом рассматриваемой нами организации. Нравится вам это или нет.

Туманов открыл рот. Дина вполголоса выругалась. Или наоборот.

В дверь постучали.

– Да-да, Зоенька, – старик встрепенулся.

Вошла скромно одетая женщина лет сорока. Строго взглянула на гостей, потом на хозяина:

– Уже десять часов, Иван Михайлович. Мне кажется, пора проводить процедуру и укладываться спать. А гости пусть придут завтра.

– Ах, Зоенька, – мягко протянул старик. – Нам не дано узнать, что будет завтра. Так давайте сделаем исключение, хорошо? Мы еще часок позанимаемся, а завтра на часок подольше поспим. Я очень неплохо себя чувствую, вы же видите. Вы не поверите, Зоенька, общение – великий жизненный стимул.

«Домомучительница» неодобрительно покачала головой. При внимательном рассмотрении ее глаза оказались не такими уж строгими.

– Хорошо, – произнесла она с достоинством. – Однако назавтра вы обещаете быть паинькой, Иван Михайлович, не так ли?

– Всенепременно, – старик покорно склонил голову.

Женщина вышла.

– Зоя Ивановна, сиделка, – улыбнулся старик. – А также наставница, стряпуха, компаньонка и строгий завуч. Облучает вашего покорного слугу ионами, словно витаминами. Я устал ей повторять, что ионизацией можно удалить второй подбородок, а в моем возрасте самое время думать не о красоте, а о скромном уголке на кладбище.

Он замолчал, и наступила многозначительная пауза. Где-то далеко, за пределами садового участка, раздавался многоголосый гам.

– Табор на опушке, – прокомментировал старик. – И турнуть некому. Милицию купили с потрохами. Приезжают летом и живут до осени, пока все наркотики не распродадут. Чуть сезон – сплошное наказание: из дома лучше не выходить, у этих цыган разведка – сущий абвер. Не успеешь выйти – вмиг обчистят квартиру.

Казалось, он намеренно тянет время, заставляя собеседников нервничать. Опять настала тишина, нарушаемая шелестом секундной стрелки на висячих часах.

– Их задача – прибрать к рукам как можно больше, – после паузы продолжал старец. – И всю свою историю они уверенно идут к намеченной издревле цели. Но, как и большинство тайных обществ, много мнящих о своей богоизбранности, то и дело спотыкаются… Я собрал неплохое досье на этих ребят. Разумеется, в этом не только моя заслуга. Многие помогали. Полковник КГБ Харитонов. Погиб в Афганистане… Борис Иосифович Ряжкин – доцент кафедры марксистско-ленинской истории – зачах в сумасшедшем доме… – старик невесело ухмыльнулся, закрыл глаза. – Иных уж нет, а тех долечим… Арабелла Шендрик, дотошный архивный червь – странная, с точки зрения ГАИ, авария в семьдесят третьем на Ставропольском шоссе, в момент проведения краевой партконференции… Мой сын, Федор Иванович Воробьев, майор ПГУ КГБ, сотрудник резидентуры в столице Союза Сомалийских Социалистических Республик Могадишо… – старик с надрывным хрипом втянул воздух в прокуренные легкие. – Погиб в семьдесят седьмом, когда выяснилось, что симпатии Москвы отданы социалистической Эфиопии – еще до 20 ноября, когда в гавани пришвартовался военный транспорт и адмирал Хронопуло высадил в столице «СССР № 2» морскую пехоту… Есть и сейчас люди, но я о них говорить не буду, они и так сильно рискуют… Досье солидное, хотя, возможно, и не полное, настаивать не буду. Но то, что начали сыщики Лаврентия Палыча, успешно анализировалось и пополнялось в последующие годы. Мы знаем о трех проектах организации в новейшей истории. Условно их называют «Лаборатория», «Импэкс» и «Питомник». Эксперимент «Лаборатория» благополучно провалился – времена НПФ, провернувшего немало «славных дел», канули в Лету… Проект «Импэкс», насколько я информирован, успешно претворяется в жизнь, одно из главных его направлений – популяризация на Западе вещества, выдаваемого за наркотик, – развивается по плану и с требуемой глобализацией. Проект «Питомник» (или программа «Эпсилон»), до нужного времени умными людьми законсервированный и заработавший лишь сейчас, – наиболее толковая и продуманная часть большой работы. Хотя и отдающая своего рода мистикой. А может, не мистикой, как знать… Судите сами. Проект был начат под опекой организации силами ГБ весной 48-го года. В некий статистический центр стекалась информация о несчастных случаях. О всевозможных. И о людях, в них участвовавших. Покойники не интересовали. Только те, кто в момент ЧП не оказались (хотя и должны были) под рухнувшей стеной, в сошедшем с рельс поезде, в шахте в момент взрыва, в зоне поражения рванувшей бомбы… Из них отбирались сохранившие, назло вероятности, жизнь и здоровье – благодаря предвидению, мгновенной реакции, везению. Проверяли биографии – не было ли похожих случаев. Отсеивали тех, кто по возрасту или состоянию здоровья не годился в «производители». Организовывали липовые ЧП – обвалы, пожары, автокатастрофы, нападения «хулиганов». Прошедших испытание проверяли на лояльность. Выдержавших испытание заносили в список – так называемый список А. И в итоге – по всему огромному Союзу выделили 18 тысяч человек – абсолютно нормальных, здоровых, неглупых и в принципе лояльных к Советской власти (не забывайте, дело формально вели гэбисты).