Филин - Андрей Воронин Страница 6

– Что с ним случилось? Как его угораздило? – участливо осведомился Михалыч.

– Трагический случай.

– Я так и понял. Ведь молодой, здоровый мужик, такие бабам ох как нравятся!

– Да, нравятся, – согласился Герман, – но жизнь есть жизнь, – его голос звучал трагически, как голос диктора, сообщающий народу весть о кончине главы государства.

На гранитной плите, кроме медальона, была короткая надпись: «Серебров Сергей Владимирович. 1956 – 1998». Между датами золотилось, поблескивало длинное тире.

– Вот так, – прокомментировал дело своих рук Михалыч, – жизнь человека умещается в черточку, – он ногтем указательного пальца поскреб по тире и скроил грустную, подобающую моменту мину.

– Ладно, Михалыч, спасибо за работу. Только вот глаза у него какие-то…

– Что? – переспросил мастер.

– Глаза, говорю, у него какие-то.., грустные.

– А чего же веселым быть? – взялся рассуждать Михалыч. – Его уже с нами нет.

– Это как сказать, – ответствовал Герман.

– Оно, конечно.., оно понятно, он в памяти, он в сердцах друзей и родственников, но уже не сможет ни выпить, ни закурить, бабу обнять не сможет… – о выпивке, курении и бабах Михалыч говорил очень жалостливо, и Герману показалось, что из глаз старика вот-вот покатятся скупые мужские слезы.

Но мастер плакать не стал. Он повернулся к заказчику и показал тому широкие мозолистые ладони.

– Пора и окончательный расчет произвести, а?

– Да-да, сейчас, – дрогнувшим голосом произнес Герман.

Он поднял портфель, открыл его, заглянул вовнутрь и вытащил две стодолларовые банкноты.

– Надеюсь, этого за работу хватит?

– Как раз, – улыбнулся Михалыч, бережно принимая деньги и теребя их в пальцах. Деньги хрустели, и этот хруст был для ушей Михалыча слаще любых слов, самых нежных и ласковых, слаще, чем смех ребенка. Деньги он спрятал в задний карман брюк и долго возился, пытаясь заскорузлыми, грубыми пальцами застегнуть маленькую пуговицу. – Забирать когда будете?

Герман взглянул на часы:

– Прямо сейчас, наверное, и заберу, – он заспешил к выходу.

Старик его остановил у выхода, заглянул в глаза:

– Ну как, довольны? Михалыч свое дело знает, любую работу на пять с плюсом выполнит. Ни сучка ни задоринки, как говорится, комар носа не подточит.

– Доволен, доволен, – буркнул Герман, торопясь к железным воротам, за которыми уже стоял микроавтобус и топтались три здоровых небритых мужика.

Лишь только они завидели Германа, на их лицах появились улыбки. Герман не стал здороваться с мужчинами за руку, он их осмотрел, потом полюбовался автомобилем – помятым, проржавевшим микроавтобусом.

– На этой таратайке везти собрались?

– Довезем, довезем, не волнуйтесь! – сказал тот, кому принадлежал «Фольксваген».

– Тогда, братцы, вперед. Пойдемте, покажу.

Мужчины втроем вынесли надгробную плиту из мастерской, загнали во двор микроавтобус, бережно погрузили ее. Грузили так, словно это был гроб с покойником. А затем автобус и черная «Волга» поехали прочь от железных ворот, бетонного забора и витиеватой надписи: «Памятники. Надгробия. Кресты – быстро и качественно».

* * *

Ровно в шесть часов вечера Герман Богатырев уже вернулся в Москву. Его щеки пылали румянцем, глаза задорно блестели, редкие волосы были растрепаны, как у каждого горожанина, в кои-то веки побывавшего за городом и надышавшегося свежим воздухом. На толстых подошвах черных ботинок кое-где виднелись комочки земли, а в шнурке правого застряла сухая сосновая иголка.

Герман взглянул на обувь, и тут же лицо его стало напряженным. Он взял кусок салфетки, плюнул на нее, тщательно протер вначале левый, затем правый башмак. Выдернул иголку из-под шнурка, помял ее в пальцах, превратив в клубочек, брезгливо оттолкнул его от себя, как отбрасывают жвачку, боясь, что она приклеится к ногтю. В половине седьмого его «Волга» уже стояла за перекрестком напротив булочной.

Марина Измайлова появилась неожиданно. Она шла понурив голову, в руках несла цветы – восемь пунцовых роз на длинных стеблях. Сегодня она даже не накрасилась, под глазами темнели круги, губы кривились, на них виднелись следы покусов. Женщина была в строгом черном костюме, голову прикрывала маленькая аккуратная шляпка. Для полноты картины не хватало вуали. На глазах у Марины траурно поблескивали узкие темные очки.

Она торопливо подошла к машине, взглянула на номер и не успела тронуть дверцу, как в своем черном отутюженном костюме, в черном шелковом траурном галстуке перед ней возник Герман Богатырев.

– Здравствуйте, Марина! Язык не поворачивается сказать «добрый вечер». Это я вам звонил.

– Я поняла, – глухо ответила женщина. – На всей улице только мы двое в черном.

Герман покосился на черную «Волгу», которую после езды по бездорожью он загнал на мойку, и теперь та блестела, как полированный гроб в витрине ритуального магазина. Он открыл женщине заднюю дверцу, но та покачала головой.

– Вы не будете против, если я сяду рядом с вами?

– Нет, что вы, Марина, конечно.

Герман принял цветы, и в руках у женщины остался лишь комочек носового платка. Герман Богатырев бережно положил цветы на заднее сиденье «Волги», так просил его друг, сел за руль. Затем почему-то перекрестился, хотя Серебров его об этом и не просил. Это была чистая самодеятельность, он уже и сам начинал верить в то, что происходит.

Женщину это движение тронуло до глубины души.

Она всхлипнула и принялась сморкаться.

– Терпеть не могу похорон, – сказал Герман, покосившись на точеный профиль Измайловой. Она была невероятно красива, и у Германа в голове опять шевельнулась мысль: «Ну и идиот же Серебров, такую бабу бросает!»

На глаза ему уже наворачивались слезы.

– Извините, Марина, я немного волнуюсь, у Богатырева появился в руках большой клетчатый носовой платок.

Он приложил его вначале к одному глазу, затем к другому. Вытер ладони, вспотевшие от волнения, поежился, вжимаясь в сиденье, и сказал:

– Поехали!

Слово «поехали» прозвучало скорбно, будто Богатырев давал отмашку траурному кортежу и оркестру лабухов с начищенной медью в руках, выучившихся играть наизусть, без нот, одну лишь мелодию – похоронный марш Шопена. Черная «Волга» медленно и печально покатилась по улице, в сторону кольцевой.

– Что-то мне дурно, – сказала Марина.

И Герман тут же затормозил. В его руках появился аптечный стаканчик и бутылочка с валерьянкой.

Еще несколько бутылочек лежали в ящике рядом с атласом автомобильных дорог. Женщина глотнула валерьянки, в салоне запахло приторно и сладко, коты от такого запаха начали бы облизываться и урчать. Облизнулась и женщина, чем-то похожая на кошку. А Герман Богатырев лишь сглотнул слюну и тронул автомобиль с места.