Бык в загоне - Андрей Воронин Страница 6

Они допили пиво, после чего Сергей, попрощавшись, ушел…

Взревел мощный двигатель, и спортивная тачка, описав правильный полукруг, медленно выкатила со стоянки.

Никитин в мыслях часто возвращался в то время и всякий раз задавал себе вопрос: а если бы случившееся с ним в зоне обернулось каким-нибудь иным образом — как бы он жил после отсидки?

Если бы на зону был прислан не Смирнов, а кто-нибудь другой, если бы тогда, в то холодное зимнее утро новый начальник отряда не взглянул бы в сторону строптивого зека, если бы тот в свою очередь не стал огрызаться, если бы будущий Писарь, как человек, связанный воровскими понятиями, не был вынужден вступиться за свое достоинство, если бы…

Вся жизнь, наверное, только и состоит из этих «если бы»…

Разве мог предположить Сергей Никитин, что его жизнь повернется таким образом, что он попадет в зону и будет прозван Писарем?

А начиналась его биография обычно, как биографии тысяч его сверстников.

Тогда, в те времена, когда по телевизору показывали не американские боевики, а репортажи с колхозных полей, когда каждый съезд партии преподносился стране как большой праздник, скромный и по-своему наивный мальчик Сережа учился в обыкновенной таганрогской средней школе. Родители его ничем не отличались от родителей других детей — фамилия Никитиных не дала родному Таганрогу ни партийных функционеров, ни богатых подпольных цеховиков, ни заслуженных артистов… Обыкновенные, на первый взгляд ничем не примечательные люди. Отец — работник прилавка, мать — простой советский инженер с простой советской зарплатой сто двадцать пять «рэ», получаемой на руки после уплаты профсоюзных взносов и всего остального…

Воспитанному на приключенческих книжках и романтических кинолентах, искренне верящему в светлые идеалы дружбы, любви и ценности человеческой жизни, Сергею суждено было разочароваться в наивных ориентирах юношества после учебки под Ташкентом он был направлен в Афганистан, в самое его пекло — в Джелалабад.

То, что ему пришлось испытать на протяжении целых полутора лет, как и многие ребята, прошедшие Афган, Никитин не очень-то любил вспоминать…

Сергей уходил в армию наивным и неопытным юношей, вернулся же ожесточенным, подозрительным, растерявшим веру в то, что казалось прежде незыблемым.

Однако жизнь дала ему шанс, и было бы грешно им не воспользоваться. Как афганский ветеран Никитин без особых проблем поступил в Московский институт иностранных языков имени Мориса Тореза — не самое худшее место учебы в столице. Общежитие, пьянки, хроническая нехватка денег — тянуть из престарелых родителей было совестно — заставили его искать работу. Он устроился в кооператив охранником. Благо после горбачевской перестройки, заставшей его на четвертом курсе, кооперативов расплодилось великое множество, так же как и рэкетиров. Обилие в Москве вторых заставляло владельцев частных предприятий нанимать охранников.

А Сергей еще не окончательно растерял навыки, полученые в ВДВ, — и они так кстати ему пригодились.

Казалось, жизнь складывалась более чем удачно — через полгода пятикурсник Никитин должен был получить желанный диплом: правда, о том, что делать дальше, Сергей еще не думал.

Но судьба распорядилась по-своему…

Однажды теплым мартовским вечером Сергея случайно замели менты — это был профилактический рейд. В кармане студента-охранника лежал нож с кровостоком, память из Афгана. Короче говоря, как ни доказывал Никитин поганым ментам, что он никакой не бандит, а законопослушный гражданин, на мусоров это никакого впечатления не произвело — сперва не в меру ретивого студента банально отметелили резиновыми дубинками, а затем бросили в камеру…

Сокамерники отнеслись к новичку сочувственно: заметив, что Сергей время от времени теряет сознание, один из авторитетов по кличке Вася Доктор подбил присутствующих на небольшой бунт, требуя поместить Никитина в тюремную больницу.

— Это ментовский беспредел, — говорил Доктор и, конечно же, был прав.

А дальше…

Дальше был народный суд Таганского района города Москвы.

Судья — пожилая дебелая баба с жестяным перманентом на голове, пролистав уголовное дело Никитина, лишь с притворным состраданием покачала головой:

— Вы, гражданин Никитин, не цените заботу партии и правительства о себе. Наше советское государство предоставило вам замечательные возможности, льготы… Вы ведь выполняли интернациональный долг и потому получили возможность учиться в одном из престижных вузов Москвы…

— А я свои льготы не на помойке нашел, — огрызнулся Никитин и, по всей вероятности, сделал это зря — судья вкатала ему по максимуму, видимо, учитывая особую дерзость подсудимого…

После оглашения приговора конвой вывел Сергея из зала суда «блондинка», то есть автозак, повела осужденного на Краснопресненскую пересылку.

Каждая тюрьма, каждая пересылка, каждая зона живут по общим законам, которые в каждом конкретном месте отличаются лишь мелочами. Конвоир ввел Никитина в камеру — тяжелая металлическая дверь с противным скрипом закрылась за спиной осужденного. Сергей невольно вздрогнул: гулкий звук захлопнувшейся тюремной двери был подобен биению маятника, отсчитывающего т-оды его жизни.

Как только новенький очутился в камере, тут же от других арестантов отделился шестерка. Приблизившись к Никитину вплотную, он нагло уставился на новичка.

Следуя навыкам, приобретенным в Бутырке, Сергей произнес:

— Мир вашему дому!

Шестерка нагло заржал и, обернувшись к сидящим около окна, процедил сквозь зубы:

— Ты смотри — вежливый, — после чего, повернувшись к Никитину, спросил:

— «Косяки» за тобой есть? Не пидар, не сука?

Сергей прищурился — в глазах его загорелись злобные огоньки, но, сдержав себя, он только отрицательно покачал головой:

— Я человек.

— А это еще доказать надо, — сказал шестерка и вновь выразительно посмотрел на сокамерников, словно ища у них поддержки.

— Никитин Сергей, двести восемнадцатая, часть два, «первоход».

— Лоханулся, значит? За заточку груз взвалил? Ну и сколько?

— Два года.

— Ну как жить собираешься? — голос шестерки» звучал все более нагло и самоуверенно. Он выразительно, не мигая, смотрел в глаза новичку, и Сергей выдержал взгляд.

— Ваших понятий я раньше не знал, но они мне подходят, — спокойно ответил он.

— Ха! — шестерка вновь обернулся в сторону осужденных, среди которых, несомненно, был свой «авторитет». — Значит, «по понятиям»?

— Да.

— Смотрите — он в блатные записывается, точно в комсомол. Быть блатным — это право еще и заслужить надо. Знаешь, — неожиданно шестерка перешел на доверительный тон, — чтобы съесть яйцо, его надо прежде облупить, чтобы телку трахнуть, ее надо прежде раздеть. Но есть выход, — и он хитро подмигнул желавшему жить «по понятиям».