Русские банды Нью-Йорка - Евгений Костюченко Страница 59

Бородач виновато посмотрел на дамочку и развел руками:

— И так — каждый день! Стоит мне вырвать минутку, чтобы поговорить с вами, как тут же вмешивается неумолимый рок!

— Поторопитесь, мой милый Гиппократ, — кокетливо улыбнулась она. — Вас ждет раненый.

— Что значит какая-то пуля по сравнению с разбитым сердцем! — воскликнул врач и наклонился, целуя даме ручку.

Затем он резко повернулся к Илье и сказал уже совершенно серьезно:

— Вы его не растрясли по дороге?

— Нет.

— Крови много?

— Мало.

— Какого цвета?

Илья разозлился:

— Черт! Какого еще цвета может быть кровь!

— Иногда она черная, — спокойно сказал Гиппократ и сунулся в коляску.

Через пару секунд он повернулся к Илье:

— Красная. Это хорошо. Сейчас сюда прибегут санитары с носилками. Оставьте вашего друга на тротуаре. Он пришел сюда сам. Вас никто не видел. И вы меня не видели. У меня хватает других забот, чтобы еще давать показания. Вам все ясно?

— Да, сэр. Когда я смогу забрать его?

Врач пожал плечами.

— Станет известно через час. Если не умрет в течение этого часа, то заберете его через неделю.

— Он не умрет, — твердо сказал Илья и вложил десятидолларовую монету в ладонь врача.

Тот подбросил ее, поймал и небрежно опустил в карман фартука, откуда торчали блестящие рукоятки каких-то инструментов.

— Ничто так не способствует лечению, как хороший задаток, — сказал врач. — Действует почти как молитва. Вам придется изрядно помолиться за своего друга. Но, прежде чем идти в церковь, переоденьтесь. У вас вся одежда в крови.

* * *

Вернувшись в пролетку, Илья понял, почему доктор так быстро произвел осмотр раненого. Наверно, одним глазом он смотрел на Андрея, а другим на Василя.

А тот вжался в угол коляски, до сих пор не выпуская из рук обрез, и настороженно глядел в окошко на пролетающие за окном дома.

— Не жилец, — сказал он сквозь зубы.

— Что?

— Конец Андрюшке, вот что. И нам конец.

Илье хотелось отхлестать его по щекам, чтобы парень пришел в себя. Но передумал, увидев, что у обреза взведены курки.

Он открыл один саквояж, а второй бросил на колени Василю.

— Пересчитай, сколько там.

Деньги были упакованы в свертки, одни потолще, другие потоньше. Были и конверты, некоторые даже надписанные — «Салун Зильбера», «Моргенштерн», «Козловски»…

Поняв, что тут работы не на пять минут, Илья захлопнул саквояж. А Василь рылся в деньгах, запустив туда обе руки.

— Вот это да, — с трудом выговорил он, наконец. — Вот деньжищ-то…

Илья осторожно забрал обрез, лежавший на сиденье, спустил курки и вытащил патроны.

— Спасибо тебе, Василек, — сказал он, пряча дробовик в сумку. — Выручил. Если б не ты…

— Да мы все сделали, как надо, — обиженно протянул Василь. — Уперли стволы ему в спину. Он так спокойно чемоданы опускает на пол. И вдруг стреляет, гад. Смотрю, Андрюха падает. Думаю, как же так! Ах ты, думаю, сука! Да что ж ты натворил, сволочь! Как саданул ему промеж лопаток, он и улетел. Тут второй забегает. Я заховался у стеночки, и ему тоже — бац! И готово!

«Надо было меньше думать», — хотел сказать Илья. Но сейчас было не самое удобное время для поучений.

— На вокзале разбегаемся, — сказал он. — Ты едешь домой. Расскажешь, что случилось. Шли мимо «Черной Розы», там стрельба, Андрея ранило.

— А ты куда?

— Я спрячу деньги. Завтра встречаемся у Томека, в обед.

Василь прижал саквояж к животу:

— Давай этот я спрячу.

— Где? — усмехнулся Илья. — В дымоходе? В отхожем месте? Василек, очнись. Понимаю, ты не можешь оторваться от добычи. Но пока ты живешь среди своих, никто не должен видеть ни одной бумажки из этих сумок.

— Что? А моя доля?

— Получишь, не сомневайся. И она будет не меньше, чем моя…

Пролетка остановилась, и к ним заглянул Томас:

— Чего вы тут препираетесь? Приехали. Расходимся, как договаривались. И давайте живее. Мне еще работать всю ночь. Билли, когда расчет?

— Завтра в полдень, на нашей скамейке в Центральном парке.

— Ясно. Будь здоров, друг, — он пожал руку Василю. — Приятно было с тобой поработать.

Они пересыпали все деньги в сумку с оружием.

— Как ты понесешь такую тяжесть? — беспокоился Василь. — Давай я тебя провожу. А если нападут какие-нибудь гады?

— Есть чем отбиться, — Илья достал из кармана несколько монет. — Вот тебе на дорогу. Доберешься до дому, выпей немного и завались спать. Пусть думают, что ты пьяный.

— Илюха, ты что? — Василь недоуменно смотрел на него. — У тебя мешок денег, а ты даешь мне какие-то гроши из собственного кармана?

— Это пока еще не наши деньги.

— Да ладно тебе!

Илья положил руку ему на плечо и с силой сжал, как будто так Василь лучше бы его понял:

— У тебя еще горячка не прошла. Но скоро пройдет. И ты поймешь, что это значит — убить четверых. На наших деньгах слишком много крови. И если у тебя найдут хотя бы долларовую бумажку — все, виселица. Четыре убийства не прощают. Ты готов сунуть голову в петлю? Лично я еще собираюсь пожить.

— Но… — хохол растерянно моргал, не отрывая взгляда от сумки. — Но… Но мы же… Разве четверых? Ну да, четверых…

— А увидишь Грицка, прикажи ему молчать, — добавил Илья жестко. — Не то будет пятым.

* * *

Что-то случилось, как только он остался один. Азарт схватки, радость победы, ликование от того, что остался жив — все эти чувства схлынули, и теперь Илья ощущал только одно — страшную головную боль.

В подворотне он, как мог, очистил костюм от капель крови. Впрочем, они и не были заметны на темно-синем сукне. Однако ему все время казалось, что на него оглядываются. Он несколько раз проверился, косясь в витрины. Нет, показалось.

Стоя на верхней палубе парома, он держал сумку на перилах. Если бы к нему подошел полицейский, сумка упала бы за борт. И ему было бы нетрудно изобразить отчаяние. Ай-яй-яй, какое горе! И все бы рядом сочувствовали, хотя нет — большинство бы злорадствовало.

Он не сел в поезд, как обычно — ехать надо было всего лишь один перегон, каких-то три мили, и он прошел это расстояние пешком. Потому что в поезде не выбросишь сумку за борт. А полицейские иногда ходят по вагонам.

Правда, они и по дорогам иногда ходят. Но в этот раз обошлось. Сумка била его по ногам, и он то и дело останавливался, меняя руку. Он взмок, но не от тяжести, а от страха. И только увидев за поворотом знакомый голубой заборчик виллы Салливана, Илья вдруг ощутил, какой тяжелой была сумка.