Тайна Леонардо - Андрей Воронин Страница 57

– Соя, туалетная бумага и бульонные кубики, – произнес он с отвращением. – Ты же врач, как ты можешь есть эту гадость?

– Тогда закусывай шоколадом, – предложил Мансуров. – Коньяк и шоколад отлично сочетаются, это аксиома...

– Известная, к сожалению, слишком многим! – подхватил Дружинин, которому, как и Марату Хаджибековичу, было не привыкать охапками выносить на помойку нераскрытые коробки шоколадных конфет – дары благодарных пациентов. – Я уже слышать про шоколад не могу, не то что есть... Тогда уж лучше колбаса!

– Я тоже так считаю, – спокойно согласился Мансуров, выставляя на стол немудреную дачную закуску.

Прежде чем сесть, он выглянул в окно и проверил, как там поживает подожженная им куча листьев. Куча поживала нормально – лежала себе на месте, дымила, и в дыму то и дело мелькали бледные при дневном свете язычки набирающего силу пламени. Горьковатый запах дыма проникал повсюду, сочился в дом через закрытые окна, но в такой концентрации он был даже приятен – это был запах осени, навевавший воспоминания далекого детства.

– Осенью пахнет, – будто подслушав его мысли, сказал Владимир Яковлевич. – Хорошо! Нынче в городах листья уже не жгут, а жаль, мне этот запах всегда нравился.

– Мне тоже, – согласился Мансуров, усаживаясь за стол.

Они выпили по первой, с хрустом закусили огурчиками, и Дружинин достал из кармана сигареты. Марат Хаджибекович, дотянувшись, снял с подоконника и поставил перед ним пепельницу, а потом, подумав, тоже взял сигарету. Он уже в течение почти целого года с переменным успехом пытался избавиться от этой скверной привычки, но сегодня настроение у него было такое, что, окажись под рукой конопля, он бы и ее закурил.

– Что-то ты сегодня хмурый, – сказал Владимир Яковлевич, озабоченно вглядываясь в его лицо. – За жену волнуешься?

– И это тоже, – ответил Мансуров. – А главное, не могу забыть ту весеннюю историю.

– Это какую же? – удивился Дружинин. – А, как же, как же, помню! Что-то такое было, да, припоминаю... Ну, брат, и память у тебя! Нашел из-за чего хмуриться! Они ведь тебя, насколько я помню, даже не обокрали. Пожили и ушли...

– Да, пожили и ушли! А меня потом из-за них три месяца по допросам таскали: кто такие, где познакомились, зачем пустил в дом... Как вспомню все это, руки трястись начинают, клянусь!

Дружинин налил себе и ему коньяка.

– Ну, чтоб руки не тряслись, – провозгласил он, поднимая рюмку. – Хирург с трясущимися руками – это уже не хирург. Брось, Марат, нашел о чем думать! Эту историю давно пора забыть. Было и сплыло! Помнишь, как у Есенина: "Не жалею, не зову, не плачу, все прошло, как с белых яблонь дым..."

– Вот тебе "прошло"! – Марат Хаджибекович в сердцах сунул ему под нос дулю. – Извини, Володя, – сказал он, спохватившись, – но уж очень все это меня достало. Ты пойми, я и рад бы забыть, так ведь не дают, сволочи!

– Тебя что, опять в прокуратуру вызывали? – нахмурился Дружинин.

– Нет еще, – проворчал Марат Хаджибекович, яростно затягиваясь сигаретой, – но этот светлый миг явно не за горами.

Он вкратце пересказал приятелю случившуюся вчера в его кабинете некрасивую историю, в которой фигурировали вздорная бабенка, "Мадонна Литта" и двое санитаров из психушки.

Выслушав его, Дружинин легкомысленно махнул рукой и снова наполнил рюмки. Рука его при этом чуть дрогнула, и немного драгоценного коньяка пролилось на клеенку, который был накрыт стол.

– Насчет да Винчи – это чепуха, очередная сплетня, – уверенно сказал он. – Пациентка твоя просто начиталась этого, как его... Дэна Брауна, вот! Не читал? "Код да Винчи" называется. Забористая штука, хотя и барахло. Вот ее и повело... Она, конечно, сумасшедшая, только уж больно круто ты с ней обошелся. Как бы она на вас с Сафроновым в суд не подала, такой дамочке это ничего не стоит. Ведь сумасшествие-то у нее специфическое – с жиру человек бесится, вот и весь ее диагноз.

– Ничего, – мрачно пробормотал Мансуров, – вот пускай Сафронов ей мозговую липосакцию сделает, он по этой части бо-о-ольшой специалист! А в суд она не подаст. Я всю нашу беседу на диктофон записал – и все эти бредни насчет да Винчи, и то, как она мне себя предлагала, и ее признание в том, что она сумасшедшая...

– Ну, она ведь наверняка выражалась фигурально, – заметил Дружинин.

– А мне плевать! В следующий раз будет думать, где, когда и с кем фигурально выражаться.

– Крут ты, однако, – сказал Владимир Яковлевич. Его хорошее настроение куда-то пропало, теперь он выглядел едва ли не более хмурым и озабоченным, чем хозяин. – А я думаю: что за гам у нас в коридоре? Как будто не частная хирургическая клиника, а вот именно муниципальная психушка, отделение для буйных...

– Извини, Володя, – сказал Мансуров. – Клиентов она нам, конечно, распугала... Особенно клиенток. Но ты представь себя на моем месте. До сих пор не понимаю, как я сдержался, не спустил ее с лестницы собственными руками!

– Руки, Марат, надо беречь, – рассеянно сказал Дружинин, явно что-то такое обдумывая. – Особенно такие руки, как твои... Руки в нашем деле – самое главное. Давай-ка мы за них выпьем!

– А насчет клиенток не беспокойся, – продолжал он, когда они выпили за руки Марата Хаджибековича. – Если уж эти дуры твердо вознамерились потратиться на себя, любимых, их с этого пути ядерным взрывом не свернешь, а не то что небольшим скандалом. Нет, это же надо такое сочинить – да Винчи у них, видите ли, выкрали!

– Очень может быть, что и выкрали, – хмуро заявил Мансуров и поведал Дружинину историю, рассказанную его жене свояченицей Лидией.

– Ай-яй-яй, ты смотри, что делается! – воскликнул Дружинин, дослушав до конца.

Тон у него был тот самый, каким и произносятся обычно подобные бессмысленные восклицания, а вот выражение его лица Марата Хаджибековича, признаться, удивило: простоватая, обычно добродушная физиономия Володи Дружинина вдруг осунулась, удлинилась, как-то затвердела, словно друг Володя преодолевал сильную физическую боль или из последних сил давил в себе какую-то крайне неприятную эмоцию. Марат Хаджибекович и не подозревал, что Дружинина так сильно волнуют судьбы большого искусства. Правильно говорят: век живи – век учись... Что мы знаем о ближнем? Только то, что он сам считает нужным о себе рассказать, плюс ворох сомнительной информации, почерпнутой из сплетен.

Впрочем, это странное выражение лица, напоминавшее посмертную маску какого-то великого злодея, почти мгновенно пропало, и Марат Хаджибекович вновь увидел перед собой знакомое лицо своего старинного приятеля и коллеги Владимира Дружинина – располагающее, простодушное, будто специально созданное для того, чтобы охмурять богатых пациенток и поочередно подставлять то левую, то правую щеку под восторженные поцелуи млеющих от близости к светилу пластической хирургии медсестер. Владимир Яковлевич взял бутылку и наполнил рюмки. Когда он наливал себе, горлышко бутылки выбило о край рюмки предательскую дробь, и Дружинин немного виновато улыбнулся Марату Хаджибековичу, как будто эта улыбка могла объяснить его странное поведение.