Фаянсовый череп - Андрей Воронин Страница 57

– А я – профессионал, – спокойно ответил он. – И как настоящий профессионал всегда стараюсь быть на стороне победителя. Так, знаешь ли, гораздо полезнее для здоровья.

– Спасибо, – совсем сникнув, сказал Севрук, – утешил. Сука ты, Макс. Тварь продажная, крокодил доисторический.

– Хотя с другой стороны, – спокойно продолжал Караваев, сделав вид, что ничего не слышал, – мое участие может существенно изменить соотношение сил.

– В пользу того, кто больше заплатит, – с горьким сарказмом закончил за него Севрук. – Тут мне с дядюшкой не тягаться, и ты это прекрасно знаешь.

– Существует ведь еще и такая вещь, как перспектива, – добродушно сказал Караваев. – О том, что Владик стар, я не говорю. Во-первых, не так уж он и стар, а во-вторых, я сам не намного моложе. Но, если ты проиграешь, он тоже завалится, и с чем тогда останусь я? Поэтому для меня разумнее было бы поставить на тебя, но при одном непременном условии: ты будешь вести со мной честную игру. Попытаешься меня кинуть – молись. Я таких вещей не прощаю, и плевать мне тогда на деньги. На мой век бабок хватит, а тому, кто меня обманет, они уже не понадобятся. Я достаточно ясно выразился?

– Да уж куда яснее, – криво усмехнувшись, ответил Вадим. – Что это ты развоевался? Я тебя пока что не подводил. Пока что, знаешь ли, получается наоборот. Ты все хвастаешься, теории какие-то разводишь, грозишь, а дела нет. Нету дела, Макс! Или я его просто не вижу? Так ты уж, будь добр, покажи мне, слеподырому, не поленись, ткни пальчиком – вот оно, дескать, вот это самое я для тебя, друг мой Вадик, и сделал…

– Видишь ли, друг мой Вадик, – спокойно продолжал Караваев, подпустив в голос немного льда, – все, что мы сейчас имеем, – результаты твоих собственных ошибок. Если бы ты привлек меня к операции на стадии планирования, все сложилось бы по-другому. Но ты вспомнил обо мне только тогда, когда понадобилось прибрать за тобой дерьмо, и разве моя вина, что ты нагадил в каждом углу? Я делаю, что могу, и поверь, если бы не я…

– Я давно сидел бы на нарах и кормил вшей, – закончил Севрук. – Знаю, знаю, слышал неоднократно! Только ты бы пореже упоминал о нарах, а? Мы ведь с тобой одной веревочкой перевиты. Я на тот свет, и ты следом. Кто Голобородько удавил? Смыка кто уделал? Кто дядюшку за нос водил? Думаешь, он обрадуется, когда про это узнает?

– Думаю, он будет сильно огорчен, – ответил Караваев. – Зря ты меня пугаешь, Вадик. Я привык работать не за страх, а за совесть. Точнее, за деньги. И разумеется, беречь при этом собственную шкуру. Ты еще пешком под стол ходил, когда я свой первый десяток жмуриков в кабаке обмывал. И, как видишь, до сих пор цел и невредим. В общем, это все пустая болтовня, на которую у нас с тобой нет времени. Запомни одно: решения здесь принимаешь ты. Я могу только советовать, подсказывать и выполнять твои указания. Так что я пошел искать нашего анонима, который слишком много знает, а ты пока подумай, как строить свои дальнейшие отношения с дорогим дядюшкой. Хорошенько подумай. Сдается мне, что от этого сейчас зависит многое. Кстати… – Тут он, словно спохватившись, полез в карман пиджака и бросил на стол перед Севруком мятый номер “Московского полдня”. – Ты это видел?

– А, – сказал Севрук, с брезгливым выражением на лице разворачивая мятую газету, – дядюшкин рупор… Зачем ты притащил сюда эту макулатуру? Я давно вышел из пионерского возраста.

– А ты полюбопытствуй, – гася в пепельнице сигарету и легко поднимаясь со стула, сказал Караваев. – Обрати внимание на статейку про МКАД. Это любопытно. Не берусь утверждать, но мне кажется, что тут есть какая-то связь с нашим делом. В общем, почитай, подумай, а когда надумаешь что-то конкретное – позвони. Встретимся, обсудим… В общем, не тушуйся, Вадим Александрович. Все на свете поправимо, кроме смерти.

Когда он вышел, уверенно и твердо ступая по пушистому ковру, Севрук первым делом полез в нижний ящик стола, достал хранившийся там коньяк и сделал богатырский глоток прямо из горлышка. Посидел, прислушиваясь к своим ощущениям, подумал, качнул головой и снова припал к бутылке, как к материнской груди.

Только после того как в бутылке осталось чуть больше половины содержимого, Вадим Севрук с видимым сожалением заткнул горлышко пробкой и убрал коньяк на место. Он закурил и принялся читать статью Светлова, хмуря густые брови и играя каменными желваками на скулах. Дочитав до конца, он смял газету и отшвырнул ее в угол кабинета. Немного посидев неподвижно, Севрук грохнул кулаком по столу и раздраженно ткнул указательным пальцем в клавишу селектора.

– Зайди, – бросил он секретарше. Через секунду та вошла, цокая по паркету высокими каблучками и сдержанно сияя дежурной улыбкой.

– Запри дверь, – скомандовал Севрук. Она послушно заперла дверь и остановилась возле дальнего от Севрука конца стола для заседаний, ожидая дальнейших приказаний.

– Ну, чего стала? – грубо спросил Севрук, выбираясь из-за стола и на ходу расстегивая ремень. – На старт!

Секретарша, не проронив ни звука, наклонилась, упершись широко расставленными руками в крышку стола, и опустила голову, так что ее светлые волосы мягкой волной рассыпались по полированной поверхности. Севрук недаром занимался ее дрессировкой: она четко знала, что подобные процедуры входят в круг ее прямых обязанностей, хотя и оплачиваются отдельно. Иногда это бывало не лишено приятности, иногда.., ну, в общем, по-разному.

Сегодня это было довольно болезненно и больше всего напоминало зверское изнасилование – пожалуй, даже групповое. Отведя душу и более или менее успокоившись, Севрук издал напоследок низкий горловой звук, похожий на рычание, грубо оттолкнул секретаршу и, бросив на стол рядом с ее наполовину скрытым спутанными волосами, испачканным размазавшейся тушью лицом две стодолларовых бумажки, отошел, застегивая брюки и заправляя в них подол рубашки.

Его ждали дела.