Охотник - Александр Новиков Страница 56

Гурон перевернул страницу. На фото снова были отец и мама на демонстрации. Отец в лихо сдвинутой на затылок шляпе, в длинном двубортном пальто с широкими лацканами, держит на руках маленького Жана. Отец, наверно, немного выпил и смотрит в объектив ФЭДа [48]с улыбкой, лукаво. Мама – счастливая, нарядная, в длинном светлом пальто, с белым газовым шарфиком и в маленькой плоской шляпке-таблетке. В руках у нее – воздушный шарик… маленький Жан тянет к шарику ручонку.

Гурон захлопнул альбом. Он чувствовал, что не готов сейчас просмотреть его до конца. Он бегло перебрал остальные "вещи" – трофейный цейсовский полевой бинокль в кожаном футляре… свой собственный "маузер" в деревянной колодке… пачка писем, схваченных выцветшей ленточкой, старые театральные программки, коробочка с золотом – две сережки с фианитами и крохотный кулончик на цепочке… поздравительные открытки с красными знаменами, космонавтами и летящими над землей спутниками. На спутниках – надпись алыми буквами: "СССР"… тощая пачечка облигаций… отцовы старшинские погоны, в которых он вернулся с войны…

Тяжело… тяжело сдавило сердце. Гурон аккуратно сложил "вещи" в коробку, оставив только отцов подстаканник, да мамин кулончик на тонкой цепочке.

– Вот это я возьму? – спросил он. Почему-то он испытывал чувство неловкости. Тетка Анюта замахала руками: ты еще спрашиваешь!

Через полчаса он попрощался и ушел. Анна Георгиевна заплакала и перекрестила его вслед.

* * *

Гурон приехал "домой", то есть к Чапаю, снял рубашку, лег на диван и закурил. С того самого момента, как неделю назад Гурон вышел из "стекляшки", он жил в каком-то странном состоянии раздвоенности. Впрочем, это началось раньше, с того дня, как по возвращении он начал смотреть телевизор и читать газеты…Он был шокирован, он был ошеломлен. Но ему казалось, что все не так, как показывают по телевизору и пишут в газетах, и что как только он выйдет за ворота "дачи" и все увидит своими глазами, "раздвоенность" пройдет.

Он вышел за ворота "дачи"… увидел все своими глазами. Стало еще страшнее.

Он пересек половину Африки, пересек Средиземное море… он пересек всю Европу и пришел домой… и не нашел даже фундамента.

Гурон лежал на диване, курил сигарету и вдруг понял… он вдруг все понял.

Все события, явления, разговоры последнего месяца: орден посмертный… московский таксист со словами: О-о, родной! Тебе сейчас много интересного откроется… очередь в банк… избиение банковскими шестерками офицеров… торгаш с орденами в центре столицы… ка-анфетки-бараночки, словно лебеди, саночки… пилот "тяжелого ночного бомбардировщика", укравший часы… хрупкая рыжеволосая женщина посреди прихожей, напоминающей вход в преисподнюю: увольте, я уезжаю… сорняки на месте дома № 35 на Выборгской набережной… похороны бандита на Ковалевском… горячий монолог Паганеля об Империи… и еще многое, многое, многое другое… все эти эпизоды сложились в законченную картину. Гурон понял, что все это неслучайно, что все это должно было произойти, и оно произошло.

У него как будто открылось какое-то особое зрение и он увидел все со стороны. Он и себя увидел как бы со стороны. И осознал, что пришел не в ту страну, в которую шел. И что одиночный рейд не закончился – он продолжается.

С сигареты на голую грудь упал столбик горячего пепла, но Гурон даже не почувствовал этого.

Если уместно сравнение человека с неодушевленным предметом, то Гурона следовало бы сравнить с гранатой, поставленной на растяжку. Усики чеки уже разогнуты, и только самый кончик удерживает ударник. Теперь достаточно, чтобы кто-то чуть-чуть задел натянутую проволоку – чека выскочит, спусковой рычаг отлетит в сторону, ударник нанесет удар по капсюлю-воспламенителю. Вспышка огня подожжет замедлитель запала, от него, в свою очередь, сработает капсюль-детонатор и вот тогда…