Изгои - Эльмира Нетесова Страница 53

Их не обзывают. Если что случилось, наружу не вылезло как у тебя!

Его положение в деревне было незавидным. Мало безотцовщина, так и уродливый, гнусный, подлый сплетник. От него шарахались как от прокаженного. И Митька рано стал выпивать.

Мать уговаривала, ругала, стыдила, возила по знахаркам, но ничего не помогло. Митька стал развязным грубым наглецом. Однажды напившись самогонки у себя же дома, избил мать так, что она лишь через неделю отдышалась.

Митенька, сынок родимый! Не пей! Итак голова твоя слабая. Ну, отобьешь мне все, помру, как сам жить станешь один? Ведь на ноги не встал. Трудно тебе будет. Кто накормит, постирает, приберет, хозяйство досмотрит? Дождись своего взросления! Потерпи меня. Покуда без меня не обойтись тебе! — уговаривала мать сына, стоя на коленях перед ним.

Чего воешь, беспутная? Сама во всем виновата! — огрызнулся зло. А через полгода его забрали в армию.

Мать заплакала на проводах. Он грубо оттолкнул ее и, не обронив ни одного доброго слова, сел в поезд, отвернулся от окна, чтобы не видеть на перроне одинокую мать, так рано поседевшую и постаревшую.

Он никогда не задумывался, с чего она увяла так рано?

Митька уже совсем было собрался написать ей письмо, когда получил весточку от тетки, жившей в деревне неподалеку. В ней она сообщила, что мать умерла: «Мы и не знали, что у нее всю жизнь болело сердце. Она не говорила, никогда не жаловалась, а сами не догадывались. Теперь твой дом заколочен досками и ждет, когда воротишься. Да и то сказать, всего три месяца служить осталось. Но ты, окаянный, виноват! За все три года ни единого письма не прислал сестре! Я твой адрес нашла через военкомат. А твоя мать и вовсе неграмотной была! Ну да отольются тебе ее слезы, змей проклятый!».

Митька обложил тетку матом. Порвал письмо и в ближайшее увольнительное напился вдрызг. Попал на «губу», там подрался с сержантом. Его снова бросили на гауптвахту. Перед самой демобилизацией познакомился с Сонькой. Та оказалась покладистой, сговорчивой. И он, пообещав жениться, сдержал слово. Не потому что влюбился, просто ни одна другая не обратила на него внимания, не ответила взаимностью. А Митьке так хотелось утереть носы деревенскому люду.

Больше хвалиться было нечем. Ведь служил Митька во внутренних войсках. Его часть охраняла зоны особого режима. Митька никогда не был в карауле. Вся его служба прошла в овчарнике. Он кормил псов, чистил вольеры, но ни к тренировкам, ни к дрессировке служебных собак его не подпускали. Всех ребят уговаривали администрации зон остаться на сверхсрочную службу, поработать в зоне. Митьке никто такого не предлагал. А потому, демобилизовавшись, вернулся в деревню вместе с Софьей.

Жена, конечно, не красавица, но и не хуже других. Имела среднее образование, специальность получить не успела. Лишь год поработала почтальонкой и вышла замуж за Митьку. Свадьбу не справили. Отметили роспись в кругу немногочисленных родственников жены, а через месяц уехали в Митькину деревню.

Там их никто не ждал и не встречал. Некому было радоваться возвращению земляка. И молодая семья самостоятельно начала обживаться.

Софью взяли на почту. Она оказалась общительной, отзывчивой, душевной, и деревенский люд вскоре признал ее. Митька устроился подручным кузнеца. Поверил председатель колхоза, что армия перековала человека, сделав из него трудягу. С год он держался.

Но в день, когда Сонька родила дочь, напился до визга и не вышел на работу. Назавтра его вызвали в правление колхоза и поговорили круто. Предупредили, что в случае повтора выкинут из хозяйства вон.

Другой бы смолчал, прикинувшись раскаявшимся, но не Митька. Он не терпел моралей и угроз, а потому, едва уловив обидное, тут же понес такое, что председатель колхоза вмиг предложил выметаться навсегда

Хотя бы тут сдержался, понял, остановился, придержал язык… Нет, Митька никогда не знал тормозов и, вернувшись домой, снова напился, а вечером пошел к избе председателя колхоза поговорить с ним по- мужски, на кулаках. Но тот спустил с цепи собаку, чтобы вразумила непрошенного гостя. Той не стоило повторять дважды. Свалив Митьку у калитки, раздела догола, искусала и, обоссав с ног до головы уже протрезвевшего, вернулась во двор. Митька негодовал. И в этот же день поджег правление. Сунуться к председателю во двор побоялся: не захотел второй раз встречаться с собакой. На утро его забрала милиция, а через месяц получил пять лет по приговору суда. Так и не увидев дочь, отправился в зону под конвоем, в холодную глухую тайгу.

«Сонька! Ты ж смотри! Дождись меня! Не таскайся ни с кем! Иначе, когда вернусь, ноги из жопы повыдергиваю», — писал он жене.

Та прислала Митьке теплое белье, чтоб не замерз, домашнее сало и банку меда. Она не клялась в верности, ничего не обещала в письмах. Они становились все скупее и короче. В них она писала, что дочь уже начала ходить, учится говорить, растет смышленой, сообразительной. О себе ни слова, будто не прочла вопросов в его письмах. Изредка сообщала, что дом отремонтирован. Его даже кирпичом обложили, и теперь он хорошо смотрится. Изнутри оштукатурили. Потом сообщила, что завела корову и кур. Она ни на что не жаловалась, ни в чем не упрекала, но ни разу не написала, что скучает и ждет его.

Митьку это бесило больше всего.

«Неужели не любит? Не нужен я ей? Но ведь женился, как и обещал, хотя спокойно мог уехать. Вон другие так сделали! А эта не оценила! — злился мужик и, перечитывая письма жены, негодовал: — Будто вовсе чужая баба написала. Ну, хоть бы в самом конце рас- теплилась на «целую»…».

— Не ждет она тебя! На хрен ей такой дурак сдался? Поди, другого нашла! Их в деревне хватает! — подзуживали зэки барака, и Митька с кулаками бросался на них.

Пару раз его отшвырнули, а на третий вломили так, что на ноги встать не смог. Ноги и ребра поломали. Они хоть и срослись, но неправильно. При каждой перемене погоды давали знать о себе нестерпимой болью. Но зона — не лазарет: жалеть здесь не умели, и, скрутившегося в штопор мужика, сдергивал со шконки бугор барака, выбрасывал наружу, в строй, на работу на лесоповал.

Митька готов был зубами вцепиться в снег, чтобы остудить, успокоить боль. Но получал кулаком в ухо:

Как? Обезболил? Иль добавить? Кончай ломаться, вкалывай, падла! — подходил бригадир с пудовыми кулаками наготове.

Откуда такая срань свалилась на наши головы? Как додышала мерзость до зоны? Чего в деревне не урыли? — удивлялся бригадир и, подняв Митьку за шкурку, встряхивал, бросал к поваленному стволу дерева, приказывая: — Шкури, если не хочешь, чтоб с тебя шкуру сняли!

Митька понимал, силой не одолеет бригадира, и решил напакостить ему: засветил операм на чифире.

За это его пропустили через «конвейер», петушили всю ночь целой бригадой. Ни опера, ни охрана не отняли. Не услышали или не захотели вмешиваться. Митька орал на весь барак, а зэки хохотали. Потом его бросили возле параши, а утром погнали на работу.

Митька негодовал. Он думал, как отомстить всем одним махом.