Закон - тайга - Эльмира Нетесова Страница 53

Оглядев кухню, комнату, нерешительно отворил дверь в спальню.

— Да у тебя как в раю, даже страшно заходить, чтоб ничего не нарушить. Смотри, как сумела! Да ты не просто хорошая

хозяйка, а и отменный художник, — искренне похвалил Дарью.

Та цвела. Пригласила к столу. Дегтярев от еды отказался. Но от чая с пирогами — не смог, не устоял. И хвалил бабу на все лады. Та маковым цветом горела от смущения.

А Семен оглядел сарай, кладовку, подвал. Все ему понравилось. И, вернувшись в дом, обронил ненароком:

— Хоть в постояльцы к тебе просись. В моей дежурке о таком и мечтать не приходится. Койка да стол. Никаких условий. Умываемся на улице. Так надоело жить на бивуаке, по- собачьи! Я ведь тоже уют люблю. Да и годы свое делают. Иной раз так отдохнуть хочется. Душой и телом. А все недосуг…

— Я тебе всегда рада. Только вот ты чего-то обходить стал. Вроде чураешься меня? Всех с новосельем поздравил. Мой дом — миновал. Не случись письма, так и не заглянул бы, — укорила робко и глянула в лицо Семена.

Дегтярев отвел глаза.

— Пей чай, Семен! И пирог не забывай, — взялась Дарья за письмо.

Прочла его. И руки задрожали. Побледнела баба. По щекам злые слезы полились.

— Что с тобой? От кого письмо? — подошел участковый вплотную.

— От брата. Из деревни. Сколько лет не писал! А теперь вспомнил. Жена умерла. Вот и понадобилась. За хозяйством смотреть некому стало. Обещает кормить досыта. — Смахнула баба слезы и заговорила зло: — Старое припомнил. А если б не я, ни родителей, ни дома не оставили б немцы. Живьем всех спалили бы! А он в этом доме живет и меня ж говном поливает! Чужие простили. А этот… Да деваться некуда, — зарыдала Дашка.

— Ты что ж, поедешь к нему? — дрогнул голос Дегтярева.

— Не бросать же его в горе! Какой ни на есть — брат он мне. Да и самой уж немало. Пора о старости подумать. Здесь я совсем одна, — жаловалась баба.

— Зачем уезжать? У тебя все хорошо. Ты шутишь, Даша?

— Какие шутки? Там — свои!

— Ну и свой! Хуже зверя! Зачем же вот так? Уж лучше среди чужих, чем с такой родней.

— Да что ты понимаешь, Семен? Здесь я сдохни, никто и не узнает. А там хоть схоронить будет кому.

— Нет, этого не может быть! Ты — и вдруг уедешь, когда все наладилось. В себя пришла. Это черт его знает что! — возмутился участковый.

— Да кто ему, кроме меня, поможет, если все дети в город жить уехали насовсем!

— А тебе кто помог? Не жаль бросать все, что таким трудом нажила?

— Э-э, да пустое все!

— А я как?

— Ты? — Дарья глянула на участкового с изумлением. Не поверила в услышанное. Слишком затянулось ожидание.

— Да, я, Дашенька! Как меня оставишь без чая и пирогов своих? Может, возьмешь в постояльцы, надо и обо мне кому-то позаботиться. Не совсем уж я легавый. Мне б немного тепла, хоть вот тут, на кухне.

— А люди? Что скажут?

— Люди? При чем они?

— Семье скажут, опозорят.

— Моя семья — двое детей да внуки. Вот и все…

— А жена?

— Уехала она от меня. С другим. Он первой ее любовью был. Считала погибшим. А он в плену был. Потом уехал в Америку. И написал ей оттуда. У нас дети были маленькие. Вырастили их. Она показала его письма мне. Сказала, что любит по- прежнему. Я и простился с нею, — вздохнул Дегтярев.

— А дети как же?

— Семьи у них свои. О ней не вспоминают. Как и я. Теперь уж на пенсию не прошусь. Отдых не в радость будет.

— Она пишет?

— Нет! Зачем?

— Но столько лет прожили вместе!

— Не надо, Даша. Она всегда жила одна. Я редко был дома. Но у меня были иллюзии, думал, что любим. А она жила без сказок. Легко ли ей было столько лет жить с нелюбимым? И ведь молчала, терпела, детей растила. Это подвиг. За что же я злиться на нее должен? Спасибо, что не предала, не бросила детей на полпути. Я ей счастья желаю. Она заслужила его долгими годами. И не говори плохо о ней, — попросил Дегтярев и, отвернувшись от Дарьи, видно, так легче было, продолжил: — Я, кроме нее, никого любить не смогу.

Дашка похолодела от этих слов. Ей снова стало одиноко, тоскливо. У нее тоже отняли сказку, которую придумала, чтобы легче скоротать одиночество. А теперь от нее ничего не осталось.

— Так возьмешь в постояльцы? — спросил Дегтярев.

— Ты мужик, Семен. Свое горе всякому легче в одиночку перенести. Когда на сердце пусто, никто уж не порадует и не согреет. И моя забота — не в помощь. Мне б себя удержать. Ты сильный. Сумеешь сам. Я чужих в доме не люблю. Отвыкла. Прости, — встала Дашка из-за стола.

Дегтярев понял. Й, быстро надев сапоги, вышел со двора.

Дашка металась всю ночь. Нет, она уже не плакала. Слез не было. Молча обдумывала все, что произошло за день.

«Может, стоило согласиться? Пусть бы жил. Глядишь, привык бы. А там видно было бы. Ну зачем я, дура, рубанула сплеча? Сама прогнала. А мужик еще от горя своего не остыл. И теперь уж не воротится», — кусала Дашка подушку.

Заснула она лишь под утро тяжелым больным сном.

Проснулась от громкого стука в окно и истошного хриплого крика:

— Дашка, курва, баня горит!

Баба как была в ночной рубахе, так и кинулась во двор. Но спешно вернулась в дом накинуть халат. Руки дрожали, не попадали в рукава. Не заметила, что надела халат наизнанку. Помчалась баба по улице босая, растрепанная. Увидела столбы дыма над баней. Отчего это могло приключиться? Ведь вчера не топила баню. Никто в ней не мылся. Почему же тогда она горит?

Пламя вырывалось с чердака. Его заливали, выплескивая ведрами воду. Живая цепь людей из милиционеров, работяг, условников передавала ведра из рук в руки.

Выходной. Думали помыться. А оно вон как получилось. Словно назло…

Дегтярев не увидел Дарью. Он стоял в провале чердачного окна и, выливая воду в огонь, торопил:

— Живей, мужики! Торопись!

Одежда на нем дымилась или парила, определить было трудно.

Он кашлял, отмахивался от дыма и ведро за ведром плескал, выливал воду в огонь.

— Шустрей, ребята! — слышался его хриплый голос.

Он не просто торопил людей, он подбадривал самого себя.

Лишь к обеду пожар был потушен. Работяги без лишних слов и просьб разобрали крышу, потолок бани: надо немедленно ремонтировать. Обугленные доски, стропила и брус сложили на тракторную телегу и увезли подальше, с глаз долой. А к бане подвезли смолистые бревна и доски прямо от пилорамы. И работали люди всю ночь при свете прожекторов.

К утру ремонт был закончен. Крышу бани покрыли шифером. А бабы с кистями и ведрами извести помогали Дарье белить баню снаружи и внутри. Отмыли полки, лавки, скамьи. И к вечеру под метелку вымели все вокруг.