Белая гвардия - Александр Бушков Страница 47

Он сейчас в боевом развороте улетит в Израиль…

И живет он теперь в Израиле, где ка-пи-та-листический строй.

Вы его никогда не любили, а он был межпланетный герой…

Принцесса налила себе еще и, держа бокал на весу, протянула:

— Я не верю, что готовится переворот…

Потому что ты их в жизни не видела, мысленно ответил Мазур, только в теории и знаешь. А на практике, увы, частенько выныривают те, на кого и подумать не могли — и все летит к черту. Особенно когда, как сказал вчера Лаврик, пышным цветом распускается «синдром Мале».

Вот именно, «синдром Мале». Не имеющий никакого отношения к медицине. В восемьсот двенадцатом году генерал Мале, давний ненавистник Бонапарта, сбежал из психиатрической лечебницы, смастерил убедительно выглядевший указ о якобы внезапной гибели Наполеона при отступлении из России, предъявив его в воинской части, принял над ней команду, арестовал нескольких сановников и три часа был хозяином Парижа. Ну, потом те, кого он арестовать не смог или не успел, начали действовать, генерала быстро сцапали и расстреляли.

Есть версия, что все оказалось гораздо сложнее: и Мале был совершенно здоровехонек на голову, и за ним, якобы одиночкой, стоял обширный республиканский заговор. Не в том дело. Главное, удалось ему такое проделать исключительно оттого, что вся империя, вся ее могучая махина была замкнута на одного-единственного человека — Наполеона Бонапарта. И при отсутствии Бонапарта у пульта управления, едва ли не любой, кому удастся туда пробраться, мог бы невозбранно нажимать кнопки и вертеть рычажки — и махина точно так же работала бы.

Так вот, с Папой в точности так и обстоит. Случись с ним что, тот, кто окажется у рычажков и кнопок, в два счета повернет гигантские шестеренки в обратном направлении. Или, если ему заблагорассудится, пустит механизм вразнос…

Он повернул голову — в дверях торчал лакей. Перехватив взгляд Мазура, изобразил мимикой явную обеспокоенность. Что там еще стряслось?

Мазур встал — никто на него не смотрел — подошел к тонкошеему субъекту неопределенного возраста в белом смокинге, глянул вопросительно. Тот зашептал:

— Господин полковник, вам трижды за последнюю четверть часа звонила дама… Я говорил, что вы заняты, но она настаивает… Осмелюсь заметить, у нее крайне встревоженный, я бы даже сказал, истеричный голос… Она говорит, что дело крайне серьезное…

— Назвалась? — хмуро спросил Мазур.

— Да, в первый же раз… Мадемуазель Акинфиефф… Право же, господин полковник, кажется, у нее слезы в голосе…

Небрежно отодвинув его в сторону, Мазур направился в кабинет. Телефон затрезвонил, когда он был еще на пороге. Подскочив к столу Мазур, сорвал трубку и, ощущая некоторое беспокойство, произнес:

— Полковник Иванов, слушаю…

Никогда прежде Таня ему не звонила, вот ведь какая штука…

— Кирилл Степанович? — вопреки своему обыкновению прямо-таки крикнула Таня. — Ну, наконец! Вы заняты службой?

— Вообще-то нет… — сказал он, отметив истерические нотки в голосе, казавшемся оттого чуточку незнакомым.

— Мы можем с вами увидеться срочно? Понимаете? Срочно! Незамедлительно!

— Что случилось?

— Я не могу по телефону! Это все настолько серьезно… Я сейчас в кафе «Антреколь», вы можете приехать?

Ну, если она сидит в дорогом кафе в самом центре города, то ничего жуткого, надо полагать, не произошло. Однако… Не впала же она в такую экзальтацию оттого, что забыла дома кошелек, и ей нечем расплатиться? Вот сюрпризы…

— Могу, конечно, — сказал он, пытаясь догадаться, что же произошло. — И очень быстро… Что же все-таки случилось? У вас какие-то неприятности?

— Нет, не у меня… Тут другое… Это опасно… Я не могу по телефону, вы же понимаете…

Еще бы Мазуру не понять. Прослушка телефонов здесь еще не достигла той «высокой степени искусства», что свойственна белым странам, но все же родилась не вчера и некоторого совершенства достигла…

— Я в «Антреколе», это на…

— Я знаю, мы там бывали, — сказал Мазур. — Вот сейчас, в данный момент, вам что-нибудь угрожает?

— Нет, но все настолько опасно…

— Упокойтесь, — сказал он насколько мог убедительно. — Я немедленно выезжаю. — Положив трубку, повернулся к выжидательно застывшему у двери лакею: — Позвоните в гараж, мне срочно нужна машина… — и, вспомнив нередкие заторы в центре столицы, уточнил: — Полицейская с огнями и сиреной…

Машину он, разумеется, оставил за полквартала от места, чтобы не подкатывать лихо к тихому, респектабельному кафе на полицейском «луноходе» — это уже чересчур…

Кафе вело свою респектабельную родословную еще с колониальных времен. И, как полагается старому респектабельному заведению, особой роскошью не блистало: ни позолоченной лепнины, ни прочих архитектурных излишеств. Столики, накрытые скатертями в сине-белую клетку, место для танцев, полукруглая эстрада из медового цвета досок, старомодные люстры, справа — ряд отделенных друг от друга стильными перевязанными перегородками кабинок — для влюбленных парочек или решивших посекретничать.

Навстречу Мазуру проворно выдвинулся натуральный, хотя и чернокожий, гарсон, в черном костюме, с черной бабочкой, в длинном белом фартуке. Мазур поневоле вспомнил один из отколотых доктором Лымарем номеров. Сидел как-то доктор в питерском ресторане, и привязался к нему случайный знакомый, возмечтавший выпить на халяву. Не испытывавший никакого желания пить с этим типом, уже поддавший Лымарь жестом подозвал официанта и громко распорядился:

— Гарсон! Еще два по сто… в одну посуду!

Гарсон протарахтел что-то по-французски, но Мазур, пару раз сидевший с Лавриком в этом уютном уголке, ничуть не стушевался, прекрасно помня, что здешние вышколенные халдеи обязаны знать два языка. Преспокойно ответил по-английски:

— Я ищу девушку, она должна быть здесь…

И оглядел зал. До вечернего наплыва посетителей было еще далеко, и занятыми оказались всего четыре столика из пары дюжин. Ни за одним Тани не видно… Ага! Она стояла у самой дальней кабинки, уставясь на него восторженно, как принцесса на рыцаря, явившегося освободить ее от дракона.

Мазур неторопливо направился туда. Небрежно бросил гарсону:

— Коньяк и кофе.

Таня вернулась на свое место, Мазур присел напротив. Буквально через полминуты объявился гарсон с подносом, поставил на столик крохотную чашечку кофе и не менее крохотную рюмку, где янтарной жидкости наличествовало не более двадцати граммов. И отошел с таким видом, словно Мазур заказывал рябчика с трюфелями. Гримасы капитализма, растленный буржуазный мир, и все такое прочее, вот только никто тут и вида не покажет, что удручен столь скромным заказом, с которым ты можешь сидеть часами, а вот на далекой родине любой официант непременно вызверился бы, ничуть этого не скрывая…