Ночной дозор - Марина Воронина Страница 46

Действительно, во дворе, куда с трудом въехал «Ситроен», застыл экскаватор, грязный, похожий на доисторическое животное. Ковш был воткну г прямо в асфалы, перекрывая проезд. Но к этому Лиля привыкла, легко объехала его, примяв кусты, и остановила машину сразу за раскореженной лавочкой, возле мусорного контейнера. На его крышке сидело несколько котов, облезлых и наглых, типично питерских, диких, непредсказуемых, как погода в этом городе. Коты никак не отреагировали на подъехавшую машину.

Женщины выбрались из машины. Лиля тщательно заперла ее, проверила, подергав каждую дверцу, и лишь после этого, перепрыгнув через узкую траншею, направилась к подъезду. Ее квартира располагалась на третьем этаже, небольшая, но хорошая. Она являлась лишь частью некогда большой, на весь этаж, квартиры, принадлежавшей царскому портовому чиновнику. В двадцатые годы ее разгородили, разбив на три маленькие квартирки, поэтому и планировка получилась странная. Одна комната была квадратная, большая, на два окна, вторая — маленькая, узкая, как пенал. В ней самым большим размером была высота, до потолка — метра четыре с половиной. Люстра висела на длинном-длинном проводе и почти касалась рожками двух стен одновременно. Вход в ванную и туалет — прямо из кухни. Замечательным был паркет в большой комнате — наборная мозаика из разных пород дерева. Правда, понять, что на нем изображено, было уже сложно.

Центр большой комнаты закрывал ковер. Часть мебели была очень старая, а часть — новомодная. Но у Лили Скоробогатовой все это сочеталось самым удивительным образом: старый граммофон с огромной трубой соседствовал со стеклянным, на никелированных ножках столиком, на котором возвышался музыкальный центр. Тут же находились антиподы, новейший диван и секретер, почерневший от времени, с медными ручками и гнутыми ножками в стиле Людовика четырнадцатого, пара старых кресел в стиле русского ампира и компьютерная стойка с вертящимся креслом.

— Так это и есть твой новый диван? — усаживаясь на подозрительное сооружение из многочисленных подушек, нанизанных на трубы каркаса, спросила Ершова.

— Ага, он самый. Кстати, очень удобная штука.

— Для спанья…

— И для него тоже. Он раскладывается и достает до стола, представляешь, какой огромный?

— Нет, не представляю.

— Еще представишь. Тебе спать придется на нем, а я сплю в коробочке, мне там нравится. Сплю на бабушкиной кровати.

— Она еще цела?

— Зайди, посмотри. Мне ее бывший муж отреставрировал — лаком потянул и шишечки начистил. Единственная от него польза.

Кровать бабушки Лили Скоробогатовой была сделана из карельской березы, высокие спинки украшали латунные шишечки и шары. Шишечки были похожи на миниатюрные ананасы. За два года в спальне мало что изменилось — на поблескивающей новым лаком спинке кровати, как и прежде, висело белье, одну из шишек-ананасов скрывал кружевной чашечкой лифчик.

— У тебя как всегда.

— В смысле, не убрано? А ты что, аккуратисткой стала?

— И я не люблю убирать. Не нравится мне это дело. Я считаю, что идеальный порядок в доме может быть только у некрофила.

— Тогда мой бывший муж — точно некрофил. Пилил и пилил меня за то, что порядка в доме нет.

Зазвонил телефон.

— Ну вот, достали.

— Не бери, — предложила Ершова.

— Думаю, шеф, — она прижала трубку к уху и закивала, мыча что-то невнятное.

— Через час устроит?

— …

— Раньше не могу.

— …

— Почему не могу? Да потому, что ко мне приехал мужчина, который в свое время сделал меня женщиной. Вы же понимаете, я не могу его бросить одного в возбужденном состоянии? Мы сейчас сексом занимаемся.

— …

— Вот видите, понимаете. И вы, наверное, когда-нибудь в таком положении были.

— …

— Значит, буду.

Когда Лилька, состроив гримасу, положила трубку, Ершова расхохоталась.

— Аргумент сногсшибательный, на мужчин действует безукоризненно, получше, чем «виагра». Они всегда, когда слышат подобное, идут на попятную.

— Чисто из мужской солидарности, — уточнила Ершова.

— Не знаю, из какой там солидарности, но везде, где я только ни работала, этот аргумент срабатывал. Кстати, я должна ехать. Пиццу разогреешь сама, можешь пить все, что найдется, можешь заниматься всем чем угодно. Дверь никому не открывай, как мне звонить, знаешь. Телевизор включай только в розетку, не вздумай нажимать кнопку, она западет, потом не выковырять. Пульт — вот он. На звонки отвечай как хочешь, только никого матом не посылай.

— Не буду, — сказала Ершова, уже чувствуя, что ей нестерпимо хочется залезть под душ или, на худой конец, погрузиться в ванну — смыть с себя ночной пот и дневную усталость, избавиться от кошмара, который ей пришлось пережить. После Чечни ей хотелось мыться ежесекундно.

Бессмысленная болтовня с подругой забрала остаток сил, и в руках начиналась дрожь.

— Все, я побежала. Музыка — вот, кассеты там, компакты тоже. Делай все что пожелаешь, только не устраивай пожар. Кстати, я тебе покажу, как колонка врубается.

— Я знаю.

— Смотри, а то еще взорвется. У нас в соседнем доме рванул газ, три этажа на улицу выпали. Я поехала. Кстати, вот ключ, — ключ лег на стол, — закроешь только на нижний, верхний заедает. Я постараюсь побыстрее вернуться, но боюсь, может не получиться. Номер переверстываем.

Дверь захлопнулась. Из всех распоряжений Скоробогатовой у Кати в голове не задержалось ни одного. Она сразу же направилась в ванную комнату. Там, у стены, облицованной старомодным кафелем, стояла высокая ванна на львиных чугунных лапах, чем-то смахивающая на скамейку в старинном парке. Ванну уже несколько раз перекрывали эмалью. Вся остальная сантехника была новомодная, с поворотными ручками.

«Колонка, даст Бог, не взорвется. Сегодня он меня один раз спас, так что, надеюсь, и сейчас он окажется за моей спиной, будет меня оберегать».

На удивление, с колонкой она справилась быстро. К чужой сантехнике Ершова всегда испытывала брезгливость.

На полочке возле умывальника она отыскала стеклянную банку с каким-то термоядерным средством и, подозревая, что это просто соляная кислота, все же вымыла им ванную, задыхаясь в ядовитых парах. Уже минут через десять ванна постепенно начала наполняться горячей водой. Чтобы налить ее до половины, ушло полчаса. Катя налила в воду зеленоватую жидкость, которая тут же вспенилась под упругой струей, и ванная комната наполнилась ароматом южной хвои, перебившим страшный запах кислоты.

— Как в лесу, — хмыкнула Ершова, быстро раздеваясь и погружаясь в горячую воду.

Минут тридцать она лежала, лениво шевеля ладонями — так полусонная щука, забившись в траву, шевелит плавниками. А подумать ей было о чем. Во-первых, где проявить пленку? Она понимала, соваться в ателье слишком опасно: могут и пленку украсть, и позвонить куда следует. Хорошо еще, если в милицию.