Закон - тайга - Эльмира Нетесова Страница 45

Хлеб… Его несли в дома. И радовались, что могут есть вдоволь. Не считая, не отмеривая, не скупясь.

Может, потому семья пекарей в Трудовом стала вскоре самой уважаемой.

Без просьб. без слов пилили для них дрова условники. Складывали в поленницы поближе к крыльцу. Другие в выходной выкопали колодец. Знати: хозяевам некогда. Они село кормят. Заботчики о каждом.

Даже Дарья, вот уж неожиданность, сама забирала ораву детей пекарей и три раза в неделю мыла их в бане бесплатно. А потом, постепенно сдружившись, брала с собой в тайгу старуху за грибами и брусникой.

Учительница и почтальонка, портниха и продавщица сдружились меж собой так, словно всю жизнь прожили вместе.

Всем нашлось дело в селе. Даже парикмахерам и старухам. Повара с утра до ночи пропадали в столовой. А за дом и детей спокойны были. Знали — соседи позаботятся, присмотрят за ними.

Старухи, посидев на лавке день-другой, тоже о делах вспомнили. Привели в порядок подворья. А к первым холодам, собрав внучат покрепче да порасторопнее, стали дома обмазывать. Мешали глину с конским навозом и, одолев за пару дней дома, принялись за сараи.

Единственное, на что сетовали, — нет в них скотины. Пустые они остались в зиму. А без живности семье кормиться трудно.

Вот так и вытребовали, выпросили, вынудили обзавестись хозяйством. И просыпалось теперь Трудовое не под крик охраны в бараках, а под поросячий визг, петушиные песни, коровье мычание, звон подойников в домах.

Вскоре в село прибыли еще десяток семей. И условники-рабо- тяги, едва закончив работу, шли помогать новичкам обживаться.

Вечерами в бараках пустовато стало. Да разве усидишь? Вон в тот дом, что к магазину ближе всех, баба-одиночка приехала. С двумя детьми. Мужик на войне погиб. А она доселе замуж не вышла. Память о муже жива.

Сама — лесоводиха из Брянска. Крупная баба, сильная, как кобыла. Сама детям своим за мать и отца. Подступился было к ней один из фартовых, в помощники попросился, с прицелом на ночь. Баба только один раз кулаком въехала, а фартовый навек зарекся к ней подходить.

Увидели это работяги, похвалили женщину меж собой. И, заметив, как настырно пилит баба поленья — одна, двуручной пилой, — выручили на следующий день.

Сами завалинку сделали, утеплили ее. Для детей качели во дворе поставили. Калитку сделали резную и звезду на ней. Мол, семья погибшего тут живет. И память о нем.

А баба, увидев это, всю ночь в подушку выла. Никто о том не знал. Да и с кем поделишься горем своим? Не погиб ее муж. Живехонек. С войны без царапины воротился. Но не к ней, не к детям. Другую приглядел. Моложе, красивее. После войны мужиков в селе почти не осталось. Девки любому рады были. Не оставаться же в вековухах на всю жизнь. Вот так и ее мужика увела одна из них.

Детям ничего не сказала. Совестно было признать себя соломенной вдовой. И решила уехать, чтобы злые языки сельчан не испоганили детские души. Пусть ничего не знают. Пусть говорят об отце светло, без обид и зла.

С утра уходила она в тайгу, оставив детям еду, приготовленную впрок. И, скрывшись за кустами, лохматыми елями, плакучими ивами, белыми седыми березами, плакала баба навзрыд…

Сильная для детей и сельчан, она была слабее и незащищеннее любого. Уязвимая для самой себя.

Оля… Так звали ее в селе. Муж называл Олюшкой. Теперь уж никто так не назовет, думалось бабе. И, поднявшись с земли, работала до остервенения, до нечеловечьей усталости, пока хвойные лапы и ветви берез не начинали крутиться перед глазами сплошным зеленым месивом. Она убивала в себе бабу, какая напоминала о своей природе каждую ночь.

И даже в выходной не отдыхала. Стирка, уборка, баня. Так шли месяцы. И не знала Ольга, что приглянулась, накрепко запала в душу самому отчаянному из фартовых, Горилле.

Он и сам вначале не поверил себе. Подумал, плоть соскучилась по женскому полу. И в один из выходных выпросился у Дегтярева в Поронайск на ночь. И диво! Поверил, отпустил. И Горилла, знавший притоны города, тут же сыскал доступное.

Но, оказавшись наедине с раскрашенной бабенкой, потерял желание и всякую способность.

Обидно было. Ведь заплатил. Склянку раздавили. Никто не мешал. И время было. А плоть будто онемела иль отсохла не ко времени. Не помогли никакие ухищрения и старания бабы. Все напрасно. Натура не посчиталась с расходами. Ее не тревожили убытки. И, скрипя зубами, встал Горилла с несогретой постели. Оттолкнул накрашенную бабенку и с ревом рванулся в дверь, услышав вслед незнакомое, но обидное слово.

В Трудовое вернулся ночью. Увидев в освещенном окне Ольгу, почувствовал жар не только в груди. Матюгнулся на себя и бросился в барак к кентам, решив забыться среди них. Но не тут-то было… Ольга стояла перед глазами. Она смеялась только ему. И Горилла, никогда не знавший любовных мук, вдруг потерял сон. Об Ольге он думал везде и всегда, каждую минуту. Но давил тягу к ней. Он приказывал себе забыть Ольгу, терзался, но ничего не получалось.

Один из немногих, он не ходил на пахоту и всегда, как и положено законнику, канал в бараке.

Его держали фартовые. Они приносили шамовку и барахло. Так было положено по закону. Но теперь барак ему показался тесным, темным и сырым. А кенты — глупыми и скучными.

Баб Горилла знавал немало. Всяких. Силой ни одну не брал. Закон не позволял. Да и натура протестовала. Уж идти в ходку, так за куш. Но не за насилие. Это — западло. Да и нужды в том не было. Бабы сами были не прочь провести время с Гориллой. Он был неутомим в утехах, нежен, ласков, щедр в расплате. Может, потому не знал отказов и менял баб чаще, чем кентов в «малине».

Привязанностей у него не было. Разбалованный вниманием, он быстро забывал подружек и никогда ни одну не ревновал, не искал, не ждал, ни по одной не томился, никакой не радовался. Его сердце оставалось чистой порошей, нехоженой, нетронутой.

Горилла был уверен, что так и проживет весь век, как настоящий вор, не нарушив закона. Но судьба, словно подслушав, наказала за самоуверенность. И законник безнадежно влюбился.

Он торчал у магазина часами, ожидая, когда жившая по соседству Ольга выглянет в окно либо выйдет по воду.

Случалось, ждал напрасно. И тогда всю ночь не мог уснуть.

Горилла понял, что с ним случилось, когда наступила весна и последние заморозки, пощипывая оживающую тайгу, подталкивали фартового.

Вот так однажды, не поспав ночь, чуть свет прокрался в тайгу следом за Ольгой. Осторожно ступая след в след. Будто на дело в одиночку навострился. Только без кентов. В этом деле они не хевра…

Чего хотел от бабы? Зачем плелся за нею? Сам не знал. А Ольга шла, не подозревая, что в нескольких шагах от нее крадется фартовый.

Она погладила мимоходом елку-подростка по кудлатой макушке, поздоровалась с березой, как с подружкой, за хрупкую руку, потрепала по плечу куст можжевельника, улыбнулась рябине, лимонник оглядела придирчиво, ветку его перекинула на пихту.