Сладкий привкус яда - Андрей Дышев Страница 42

Деревья остались позади, и я вышел на поляну, центр которой занимали сырой фундамент и стропила строящейся ветряной мельницы. Левее ее углами тянулась ограда из струганого бруса, очерчивая территорию конюшен. Между ними и забором стоял бревенчатый дом управляющего, вакансия которого была свободна, и хозяйкой дома временно была Татьяна. Палыч жил много правее, на краю березовой рощи. Несмотря на кажущуюся мрачность этой части парка, я чувствовал себя спокойно. Всего в трехстах метрах находились задние ворота, где дежурили охранники.

Никаких новых сюрпризов я больше не обнаружил и в связи с этим испытал разочарование. Однако, как оказалось, это чувство было преждевременным. Когда я снова стал ощущать свою мокрую одежду и назойливый ветер в лицо, мое внимание привлекло прерывистое слабое свечение. На круглом, пахнущем лошадьми выгоне, у самых ворот конюшни, где спрессованный копытами снег сохранился дольше, чем в других местах, я увидел крохотное пламя. Танцуя, извиваясь на снегу, оно отчаянно сопротивлялось ветру и неминуемо проиграло бы поединок, если бы его не прикрывала конюшня.

Я остановился, нервно радуясь продолжению игры, облокотился на ограду и стал смотреть на огонек. Это скорее всего была свеча, воткнутая в снег. Оранжевое световое пятно под ней тряслось и суетилось, словно хотело улизнуть под землю, да не было подходящей норы. Из-за ворот конюшни доносился прерывистый храп и копытный стук. Я ждал неизвестно чего. «Ну, что дальше?» – мысленно задал я вопрос затейнику игры с огнем, не замечая в себе неуверенности или страха. Вряд ли изобретатель «бродилки» намеревался доставить мне неприятности – их удобнее было бы доставить на горбатом мосту, где было намного темнее и равнозначно далеко от двух постов охраны. А коль огонек нес с собой не дурные намерения, то я, перемахнув через ограду, бесстрашно пошел к нему, как к юбилейной свече, воткнутой в торт.

О том, что произошло несколькими мгновениями позже, я вспоминал с мистическим ужасом и холодел по ночам, когда это зрелище прокручивалось в моих снах. Я приблизился к огоньку, опустился на корточки и осторожно извлек из снежной ямки газовую зажигалку. Она была горячей, как гильза, выпавшая из автомата, кнопка клапана была вдавлена и обмотана ниткой – газ шел беспрерывно. Я задул пламя, посмотрел по сторонам со слабой надеждой увидеть Прометея, принесшего сюда этот вечный огонь, как вдруг за конюшней что-то зашуршало и стало разрастаться зарево, словно среди ночи надумало взойти солнце, по снегу поползли красные блики, из-за крыши прямо вверх, на косматые ветви, брызнули искры, под ними заклубился дым, а вслед за этим показалась рыжая грива пожара.

Огонь вспыхнул и стал пожирать противоположную сторону конюшни намного быстрее, чем я рассказал, и я даже не успел сообразить, что произошло и что неминуемо должно случиться, как по ушам ударили истошный визг и ржанье лошадей; мне показалось, что под моими ногами задрожала земля, что между глубинных корней буков промчался поезд метро, и инстинкт, опережая мысль, уже толкнул меня в грудь, принуждая кинуться прочь от содрогающихся ворот конюшни, но я безнадежно уступил лошадям в своем стремлении спастись. Ворота с треском распахнулись, с гвоздями выдирая петли, и страшные зубастые морды хлынули на меня. Я успел увидеть десятки широко раскрытых ноздрей, полные ужаса раскосые глаза, развевающиеся гривы, мощные груди с набухшими мышцами и клочья пены, разлетающиеся в разные стороны из оскаленных пастей. Я машинально обхватил голову руками, и тотчас меня накрыла жуткая, пахнущая навозом и потом волна, и вокруг все захрипело, задышало, загрохотало. Тупая сила сбила меня с ног, я упал лицом в снег, и, пока падал, в спину догнал еще один жестокий удар…

Сознание уходило обрывками; я еще слышал топот и ржание, но ни конюшни, ни лошадей уже не видел; с горы сходила лавина, и мокрый снег, перемешанный с булыжниками, заживо хоронил меня.

Темнота и беспамятство были недолгими, тонкими, как шелковая нить. Их вытеснил грохот падающих камней и крики; я различал эти звуки отчетливо, но никак не мог определить в них себя и пытался позвать на помощь – Бадура или Креспи, но портер меня бросил, я знал это, и слезы, скопившиеся где-то во лбу, истязали меня и все никак не могли выплеснуться. Потом я почувствовал тепло на лице, жар. От теней тянуло холодом, они садились на мое лицо, как мухи.

– Врача вызвали? – услышал я голос князя.

Я приоткрыл глаза. Это было больно. Напротив меня стояла пожарная машина, кажущаяся черной и плоской на фоне полыхающей конюшни. Пожарные носились перед огнем со шлангами. Пламя не реагировало на воду, словно его поливали бензином. Орлов в каракулевой папахе сидел верхом на коне, без седла и уздечки, возвышаясь над миром как памятник Петру Первому. Конь волновался, крутил головой, фыркал и топтался на месте. Его копыта мяли мокрый газон совсем близко от моей головы, и я подумал, что князь, не заметив, обязательно проедет по моему лицу.

Я широко раскрыл рот, растянул губы, пошевелил языком, после чего произнес:

– Я вашему коню ногу случайно не отдавил, Святослав Николаевич?

Князь, приструнив коня ударом хромовых сапог по раздутым бокам, посмотрел на меня и вскинул вверх бровь. Его бронзовое лицо освещалось пожаром, как сполохами. Субординация не позволяла мне разговаривать с хозяином лежа, и я привстал с земли, точнее, с брезентовой подстилки, на которую кто-то заботливо перетащил меня с выгона. Сделать это мне было не трудно, тупая боль в спине не причиняла больших страданий.

– Выгрезился? – холодно спросил он. – Соображать способен?

– Еще не знаю, – ответил я, ощупывая голову.

– Воду принесла? – спросил князь, по-прежнему глядя в мою сторону, но вопрос был адресован не мне. Я обернулся и только сейчас увидел, что рядом со мной стоит Татьяна. Она протянула мне пластиковую бутылку с водой, но я отрицательно покачал головой.

– Почему это оказалось в твоей руке? – спросил меня князь, раскрывая ладонь и показывая мне зажигалку. Когда-то очень давно папа нашел в моем кармане пачку сигарет и задал очень похожий по интонации вопрос.

Я даже рта раскрывать не стал, потому как самый правдивый ответ все равно прозвучал бы как вранье, и покосился на Татьяну. Девушка с интересом наблюдала за работой пожарных и перебирала пальцами цепочку от ключей. Почувствовав мой взгляд, она повернула лицо в мою сторону. Не ручаюсь точно, какое выражение она встретила, но реакция ее была конкретной и очень понятной:

– Не напрягайся. Ничего умного ты сейчас не скажешь.

Разговора не получилось. Морщась от боли, я снял с себя куртку и пучком сухой травы попытался стереть след копыта. Прижимая крохотного и беспомощного щенка к груди, неподалеку стоял Палыч. Его седина была зловеще красной от огненных бликов. Заметив, что я поглядываю в его сторону, он подошел ко мне, припал на корточки и закашлялся.

– Ну? – неопределенно спросил он, кидая тревожные взгляды на пожар, на Татьяну и князя. – А я тебе щенков показать хотел… Кони-то, кони не угорели, а?

Кутенок, попискивая, слепо тыкался мышиной мордочкой Палычу в грудь, скреб дрожащими лапками по грубой ткани армейской куртки, принюхивался к ладоням, пахнущим не материнским выменем, а табаком, подтягивал нежное брюшко, сводил слабые ребрышки и плакал от голода и страха.