Перекрестный галоп - Дик Фрэнсис Страница 41

Мать шагнула к нему, но я успел снять трубку.

— Алло, — сказал я. — Конюшни Каури.

На линии снова царило молчание.

— Конюшни Каури, — повторил я.

— Миссис Каури будьте добры, — прошелестел голос.

— Простите? Нельзя ли погромче? — сказал я. — Я вас не расслышал.

— Миссис Каури, — повторил голос тем же тихим шепотом.

— Извините, — нарочито громко произнес я, — но сейчас она не может подойти к телефону. Что передать?

— Позови миссис Каури, — прошептал голос.

— Нет, — сказал я. — Вам придется говорить со мной.

Снова щелчок. Он повесил трубку.

Тут на меня набросилась мать.

— Томас, — вскричала она, — чтоб больше не смел этого делать! — Она была на грани слез. — Мы должны делать, как он говорит.

— Почему? — спросил я.

— Потому! — Она почти кричала. — Потому что иначе он пошлет весь компромат в налоговую.

— Не пошлет, — уверенно заметил я.

— Откуда тебе знать? — крикнула она. — Вполне может!

— Это вряд ли, — заметил я.

— Надеюсь, ты прав, — мрачно заметил отчим.

— Что он от этого выиграет? Ровным счетом ничего, — сказал я. — Вообще все потеряет.

— Это я все потеряю, — заметила мама.

— Да, — согласился я. — Но ты платишь шантажисту две тысячи в неделю, и он не будет получать этих денег, если донесет на тебя налоговикам. И не откажется от этого прибыльного дела лишь потому, что я не даю ему переговорить с тобой по телефону.

— Но ведь ты делаешь все, чтоб вывести его из себя, — заметил отчим. — Зачем это?

Более двух тысяч лет тому назад таинственный китайский солдат и философ по имени Сунь-цзы [8]написал трактат, ставший учебником войны, его до сих пор изучают в военных академиях. В этой книге под названием «Искусство войны» он утверждал, что воин «должен как следует исхлестать траву, чтоб напугать змею». Он имел в виду, что солдат должен сделать нечто неожиданное, неординарное, чтоб заставить противника выдать себя.

— Да затем, что я хочу знать, кто он такой, — ответил я. — Только узнав, кто мой враг, я могу начать сражаться с ним.

— Не хочу, чтоб ты с ним сражался, — сказала мама.

— Но ведь надо же что-то делать! Мы и без того задержались с подачей налоговых деклараций, и это лишь вопрос времени, когда они обнаружат факт уклонения. Мне нужно узнать врага, нейтрализовать его, вернуть все ваши деньги и документы и уже затем уплатить налоги. И делать это надо быстро.

Снова зазвонил телефон. Я снял трубку.

— Конюшни Каури, слушаю вас.

Молчание.

— Послушай, ты, жалкий уродец, — начал я «хлестать траву». — С миссис Каури говорить тебе не дам. Будешь говорить со мной. Я ее сын, Томас Форсит.

Снова молчание.

— И вот еще что, — добавил я. — В будущем все лошади из наших конюшен будут из шкуры выпрыгивать, лишь бы только выиграть. Если тебе это не нравится, что ж, тем хуже для тебя, козел вонючий. Можешь прийти и потолковать со мной об этом в любое время, лицом к лицу. Ясно тебе?

Я слушал. Еще несколько секунд в трубке стояла тишина, затем раздался щелчок и короткие гудки.

Я только что совершил очень значимый и рискованный тактический ход. Это я первым высунул голову из-за изгороди, открылся врагу, хлестал траву в расчете, что эта проклятая змея струсит и выдаст свое местоположение, с тем чтоб я мог пристрелить ее.

Но, может, это он выстрелит в меня первым?

* * *

Воскресенье прошло спокойно, без каких-либо значимых событий, и новых телефонных звонков от шантажиста не последовало. Однако полной уверенности в том, что он не звонил, у меня не было, так как в середине дня пришлось отлучиться из дома.

Мать ответила на мои субботние инициативы, спрятавшись, точно улитка, в раковину, и не выходила из спальни до шести вечера. Позже появилась на кухне только затем, чтоб взять из бара напитки и снова подняться наверх. Потом на кухню зашел Дерек, сделать ей бутерброд на ужин.

Я был уверен в том, что если «шептун» позвонит снова, когда меня не будет дома, мать с ним поговорит и ничего не скажет мне об этом. Возможно, в этом она уподоблялась большинству гражданских, с которыми мне доводилось сталкиваться в Афганистане. Хотя сами мы твердо верили в то, что сражаемся с талибами от имени и во благо афганского народа, сам этот народ так не считал. И старая истина «враг моего врага — мой друг» тут просто не работала. Да, это правда, что большинство простых людей ненавидели талибов, но в глубине души они в равной степени ненавидели и иноземцев, которых прислали сюда воевать.

Вот и я призадумался: может, мать считает меня не меньшим врагом, чем шантажиста?

В воскресенье утром Ян Норланд к нам в дом не заходил, и я из окна кухни наблюдал за тем, как он инструктирует персонал, как надо убирать за лошадьми навоз, кормить и поить их. Судя по всему, подумал я, он решил остаться, по крайней мере на какое-то время. А испорченные поводья будут пока что храниться в запертом багажнике моего автомобиля.

Днем я поехал в Ньюбери и, используя спутниковую навигационную систему, встроенную в мой «Ягуар», отыскал дом, адрес которого дал мне Дерек, тот самый адрес, на который мать с отчимом еженедельно отправляли деньги шантажисту.

— Уж больно близко к нам, — заметил я отчиму. — И наверняка ты ездил посмотреть, куда именно попадают ваши денежки.

— Он не велел, — коротко ответил Дерек.

— И ты его послушался? — недоверчиво спросил я. — Но ведь мог просто проехать мимо, взглянуть одним глазком? Ну, допустим, ночью, а?

— Мы не могли. Мы должны были делать то, что он говорит. — Он был на грани истерики. — Мы так его боялись.

Я верил ему.

— Ну а каким именно образом он дал понять, чтоб вы не смели приезжать и смотреть, куда поступают деньги?

— В записке.

— Где теперь эта записка? — спросил я.

— Я ее выбросил, — ответил отчим. — Я понимаю, что не надо было, но при взгляде на нее мне становилось дурно. Я выбросил все его записки.

Все, кроме одной, которую я нашел на столе матери.

— А когда начались телефонные звонки?

— Ну, когда он начал говорить нам, какая лошадь должна проиграть.

— И когда именно это было?

— Перед самым Рождеством, — ответил он. — Два месяца назад.

В глубине души я не слишком рассчитывал на то, что адрес поможет установить личность шантажиста. И оказался прав.