Марафон со смертью - Андрей Воронин Страница 4

— Пелагея Брониславовна! — перебил ее Самойленко, весь напрягшись от волнения, предвкушая, что именно сейчас услышит нечто важное, а может, и самое главное для своей будущей статьи. — Если можно, с этого момента, пожалуйста, поподробнее.

Меня интересуют конкретные даты, по возможности, все имена и фамилии, а также должности тех официальных лиц, с кем вы имели дело.

— Да-да, я понимаю, — сразу же согласилась женщина, с готовностью кивнув. — Значит, так Я выписалась из больницы двадцать второго марта. В тот же день пошла в детдом. Директора детского дома зовут Геннадий Степанович Трофимчук. Это детдом номер пять. Но он меня так ни разу и не принял, я всегда разговаривала только с его заместителем, Натальей Андреевной Герасименко.

— Так, — для верности Николай продублировал диктофонную запись на листке бумаги. — Вы выписались двадцать второго марта, а вернуться из Италии дети должны были?..

— В двадцатых числах апреля. Так сказала мне Наталья Андреевна. Я ей звонила после выписки чуть ли не каждый день, а девятнадцатого мая не выдержала и снова пришла в детский дом.

— И вы снова разговаривали с Герасименко?

— Да, сначала с ней. Но когда она в очередной раз начала рассказывать о том, что, возможно, погода на горных перевалах в Альпах или в Карпатах не дает возможности автобусу с детьми пробиться сквозь заносы назад, на Украину, я как-то вдруг почувствовала, что она лжет. Или что-то скрывает от меня, не договаривает. Я встала и, пройдя через приемную, буквально вломилась в кабинет Трофимчука.

— Так! — Самойленко даже поерзал на стуле, стараясь придвинуться поближе к рассказчице, чтобы не пропустить ни одного слова.

— Трофимчук сидел за столом, перебирал какие-то бумажки и явно не ожидал моего появления. «Что вам угодно?» — спросил он очень строго, взглянув на меня из-под очков. Но как только узнал, что я опекун Корабельникова (это фамилия Виталика, по отцу), он сразу же изменился в лице. Да и поведение его тут же переменилось. Куда только строгость его девалась! Он резко вскочил из-за стола, быстро зашагал по комнате из угла в угол, почему-то сразу вспотел и даже открыл окно. Жарко ему, видите ли, стало! В общем. Николай, не знаю почему, но я сразу поняла, что случилось нечто страшное, непоправимое — он молчал, бегая из угла в угол по кабинету, а я как дура стояла перед ним, ожидая ответа.

— И что же он в конце концов вам сказал?

— Не поверите!

— И все же?

— Он вдруг остановился напротив меня, потом подошел ко мне почти вплотную да как зашипит: «Что ты, дура старая, таскаешься сюда? Что ты звонишь без конца? Тебе что, делать нечего? Что ты можешь дать мальчику? Свою дурацкую пенсию в пятнадцать долларов? Свое здоровье дряхлое? Да ты уже в могиле одной ногой! Ты со своими бесконечными больницами хочешь ему заменить отца и мать? Ну скажи, что тебе надо? Неужели ты добра не хочешь своему племяннику? Он в Италии сейчас, живет в семье вполне обеспеченных людей. Они любят его, окружают лаской и заботой. Он ни в чем не нуждается. Понимаешь? Он живет лучше, чем жил бы у тебя. Он живет даже лучше меня. Мои дети такого комфорта не имеют. Так неужели ты не хочешь ему добра? Чего ты ходишь? Чего ты хочешь?»

— Круто! — только и смог выговорить Самойленко.

— Я от такого натиска совсем растерялась, не знала, что и ответить. Пролепетала что-то про свое опекунство, про законы, про то, что, кроме Виталика, у меня никого больше на этом свете не осталось…

Рассказ нелегко давался Пелагее Брониславовне, и она в очередной раз поднесла платочек к глазам, вытирая невольно выступившие слезы.

— А он мне в ответ кричит: «Нет у тебя больше опекунства. Лишили мы тебя этого права. И законы все соблюдены, все с ними в порядке. Имей это в виду! Не можешь ты ребенку дать все, что ему необходимо для полноценного развития. У него теперь новые родители, он счастлив с ними там, в Италии. Его усыновили. Неужели ты этого до сих пор не поняла?»

— Что, прямо так, открытым текстом? — Самойленко не верил своим ушам.

— Да! Прямо так и заявил.

— И что же вы?

— А что я? Я совсем растерялась, слова толкового подобрать не могу. Стою как дура…

— Ну, я думаю! — хмыкнул репортер, пожав плечами. — Такое услышать!

— Так вот. Я начала лепетать что-то вроде того, что, мол, буду на него жаловаться, буду в суд подавать. А директор мне в ответ матом: «На хрену видел я тебя с твоими жалобами и судами. Сдохнешь, сука, через день, а ходишь здесь, людей пугаешь. Да хоть Господу Богу жалуйся — племянника своего уже не вернешь. Обратного хода делу не дашь».

— Так и сказал?

— Да, именно так он и сказал! — горячо подтвердила Пелагея Брониславовна. Самойленко в ответ только задумчиво покачал головой:

— Раз такой смелый, значит, это не случайно. Значит, неплохое прикрытие сверху у него есть.

— Вот об этом я, Николай, и хотела рассказать, когда к вам сюда шла.

— Да-да, простите, что перебил. Продолжайте, пожалуйста, Пелагея Брониславовна!

— После этих его слов у меня просто дух захватило. Я стояла с открытым ртом, как рыба, выброшенная на берег, и не находила сил, чтобы издать хотя бы звук. Наверное, и Трофимчук в этот момент понял, что явно перегнул, и тут же попытался исправить положение. Он стал говорить о том, что лично он и в его лице вся администрация детского дома к поездке детей в Италию вообще не имеют ни малейшего отношения. Что, мол, организовывал все это отдел народного образования горисполкома совместно с одесским отделением фонда «Чернобыль. Дети в беде». Говорил, что именно у них находятся все документы, связанные с поездкой, и что у них и надо спрашивать, куда делся Виталик Корабельников. Ну, и так далее…

— А вы пробовали обращаться в эти организации?

— Конечно!

— И что же?

Теперь Коля Самойленко не просто слушал посетительницу, а чутко ловил каждое слово, стараясь ничего не пропустить. Его уже охватил азарт охотника, и теперь каждую-заминку, каждую паузу в рассказе Пелагеи Брониславовны журналист воспринимал как препятствие, тормозящее его журналистское расследование, которое — а почему бы и нет? — может стать очередной сенсацией. И он торопил, он нетерпеливо подгонял Пелагею Брониславовну поскорее продолжить свой печальный рассказ.

— В чернобыльском фонде со мной вообще отказались разговаривать…

— Кто?

— Секретарь президента фонда Светлана Григорьевна Васюченко.

— Почему?

— Она сослалась на то, что они ни при чем, ничего не организовывали и вообще ничего не знают. А вот в гороно у меня состоялся интересный разговор. С документами и фактами. Именно после него я и пришла к вам, Николай, потому что помню ваши материалы об украденных детях. Только вы, наверное, и сможете мне помочь.