Крымская ракета средней дальности - Андрей Дышев Страница 4

Я представился. Растерянность в глазах дамочки сменилась любопытством. Она смотрела на меня оценивающе, взглядом хищным и опытным. Я мысленно посочувствовал Максиму Блинову.

– Я вам хорошо заплачу, – произнесла она шепотом и вкрадчиво, словно предлагала мне что-то аморальное, и зачем-то щелкнула замком сумочки, хотя, если верить Ирэн, денег в ней не было.

– Мы не занимаемся армейскими проблемами, – сказал я.

– Это не армейская проблема, – тотчас возразила дамочка и еще ниже склонила плечи; в общем, она легла грудью на стол. – Это нравственная проблема. Я хочу найти этого негодяйского мальчишку, который от меня прячется, и спросить его: как ты мог спокойно жить все эти годы, когда я рыдала ночами напролет, когда честно ждала, когда обивала пороги военкоматов, чтобы найти тебя!

Она раскрыла сумочку, достала оттуда платок и прижала его к носу. От напряжения на ее лице выступили красные пятна. Кажется, я погорячился, когда дал ей столько же лет, сколько было Ирэн. Короткая стрижка, вызывающий цвет волос, многочисленные побрякушки на шее – все это было лишь игрой в подростка. Дамочка прожила никак не меньше тридцати, уже прилично заветрилась, и я снова с пониманием подумал об отчаянном поступке Максима.

– Идемте, я вас провожу, – сказал я. – Мы закрываемся.

– Очень жаль, – проворчала дамочка, швырнув в сумочку платок и выкатившуюся оттуда помаду, а затем небрежно затолкала туда бумаги и фотографии, которые показывала Ирэн. – Признаться, я не думала, что в этой конторе работают такие бесчувственные люди.

Она закинула сумочку на плечо и, проходя мимо меня, не преминула задеть меня грудью. Я пошел за ней по коридору, глядя себе под ноги.

– Хотя впечатление вы оставляете очень хорошее, – говорила она, не оборачиваясь. – Таким, как вы, горы свернуть – раз плюнуть. Желание помочь своему ближнему должно быть заложено в вас на уровне инстинкта…

Она в выжидающей позе остановилась перед входной дверью. Я оттянул задвижку и толкнул дверь.

– Узнайте почтовый адрес воинской части, где служит Максим, и напишите ему, – посоветовал я на прощанье и, когда она перешагнула порог, захлопнул дверь.

Я вернулся в кабинет, сел в кресло и тут почувствовал, что на меня накатило какое-то смутное чувство, точнее, некий дискомфорт. Я оглянулся, пробежал взглядом по привычным вещам: факсимильному аппарату, холодильнику, кондиционеру, платяному шкафу, полированному столу, заваленному бумагами… Глупыми бумагами, которые день ото дня заставляли меня кому-то звонить, куда-то ездить, что-то подсчитывать на калькуляторе. Каждый день – одно и то же. А зачем это все? Зачем я вообще занимаюсь частным сыском? Чтобы восстановить справедливость? Я хочу удовлетворить свое тщеславие и сделать мир совершеннее, чем он есть на самом деле? Мессия!

Я горько усмехнулся, подошел к окну и поднял жалюзи. Через верхнюю часть окна можно было увидеть ближний край тротуара и ноги прохожих. Наверное, таким видится мир жукам и муравьям. Они ползают рядом с моим окном и даже не догадываются, какая мощная амбициозная энергия притаилась в полуподвале и какие колоссальные возможности здесь сконцентрированы – горы свернуть можно! Мне бы кабинет в грандиозном небоскребе на последнем этаже да с окном во всю стену, чтобы видеть оттуда лишь млеющую в дымке землю, захламленную домами и машинами, и не замечать несчастных глупых женщин, которых бросают поумневшие парни… Какое мне дело до чьего-то мелочного горя, ведь мое предназначение – скандальные преступления, свирепые маньяки и чудовищные сговоры, от которых кровь стынет в жилах.

Шторка жалюзи с шелестом скользнула вниз. Я погасил свет и вышел в соседнюю комнату. Сел за стол Ирэн, сверкающий полировкой, полистал странички перекидного календаря, полюбовался фотографией жирного персидского кота. Погасил свет и вышел в коридор. Прошелся от торца до входной двери и обратно… Вот бродит мужик по бетонной коробке, наполовину врытой в землю, и не знает, зачем он здесь бродит… Нет, гнать надо эти мысли! Все у меня нормально. Я на своем месте. Я разгружаю милицию, которая уже задыхается от уголовных дел. Я хожу в спортзал, где качаю мышцы. Я учусь пилотировать самолет, чтобы наяву испытывать то, что иногда испытываю во сне. И вообще, я просто существую для Ирэн, которая в меня влюблена… Ей повезло больше, чем мне. У нее есть, в кого быть влюбленным.

Вечер был влажным и душным, как пробежавший марафонскую дистанцию атлет. Асфальт аккумулировал в себе энергию солнца, и от него тянуло жаром, как от мартеновской печи. Остывшее краснолицее ярило дрожало над горизонтом, словно готово было вот-вот сорваться с невидимой опоры и ухнуть в море. Посреди дороги валялись пыльные плоские собаки, прогревая свои тощие ребра. Машины аккуратно объезжали их. «Лендкрузер» освободил мое любимое место под акацией, оставив в память о себе масляное пятно у бордюра. Я сел за руль своего «жигуля» и только тогда увидел, что рядом с палисадником, на ящике из-под овощей, сидит наша посетительница и, уставившись безжизненными глазами на заходящее солнце, устало курит. Ее бледные брови обвисли, словно перья у мокрой курицы, с губ стерлась помада, в безвольных пальцах дрожала сигарета, и пепел с нее срывался серыми комками прямо на юбку. И все в позе и движениях дамочки было увядающим, затухающим, словно она была слеплена из снега, и плоть ее на жарком закате становилась все более рыхлой и мягкой, и казалось, что сейчас оторвется рука, скатится по груди на колени голова, просядут плечи и налипнет на асфальт комок мокрой гофрированной юбки и блузки, а рядом с ящиком так и будет стоять дешевая плетеная сумочка.

Я посигналил и высунул голову из окна.

– Вам куда?

Дамочка лениво подняла голову и некоторое время смотрела на меня, пытаясь вспомнить, где она меня видела. Потом по ее губам пробежала жалкая улыбка.

– Домой, – не совсем уверенно ответила она скрипучим старушечьим голосом. – Больше некуда.

У меня дрогнуло сердце от жалости. Когда ей сообщили, что Максим пропал без вести, эта некрасивая, с нелепой прической женщина пережила сильный удар. Она поставила себя вровень с матерями, потерявшими сыновей, вровень с вдовами. Она переживала, страдала, проклинала судьбу, считая ее виновницей всех своих бед, и не теряла надежды найти нового парня. Но известие, что Максим попросту сбежал от нее, ее убило. Она в безрассудном отчаянии кинулась к нам, но услышала от меня подтверждение приговора: ситуация неразрешима, молодой человек не просто ушел, он сбежал да еще и спрятался, словно от опасного врага, от омерзительного чудовища, от прилипчивой кикиморы, которая вызывает тошноту… И осталась она одна, со стареющим, некрасивым лицом, с дешевой оригинальностью и невостребованной жаждой любить.

– Садитесь, – сказал я.

Она уронила под ноги окурок, поднялась с ящика, волоча сумочку за собой, и растерянно опустилась на сиденье рядом со мной. Ее взгляд выражал полную отрешенность, и вся она находилась внутри себя, в полной пустоте, и слепо блуждала в вакууме, вряд ли отчетливо понимая, зачем она села ко мне в машину и куда я собираюсь ее везти. Если бы я ей сказал, что нам надо подняться по пожарной лестнице на крышу, она покорно последовала бы за мной, ни о чем не спрашивая и ни о чем не беспокоясь.