Петля для скалолаза - Андрей Дышев Страница 39

Чукче непросто понять, зачем в бокал с коктейлем кладут лед. Так и мне трудно было въехать, для чего нормальные с виду люди поднимаются в горы и загорают. В гробу видал я это солнце, от которого кожа сползает с лица, словно со змеи в период линьки. Две молодые особы в ядовито-зеленых комбинезонах спрыгнули с кресел на платформу, пустили в мою сторону солнечные зайчики зеркальными очками, прошли по краю скального карниза в сторону, кинули под ноги крохотные рюкзачки и стали медленно раздеваться, словно исполняли стриптиз. Одну из девушек я узнал. Это была Маша, нимфетка, которая вместе со своим великовозрастным другом Эдом ехала с нами в вагоне канатки. Она как будто косилась в мою сторону, но сказать наверняка, заметила она меня или нет, было трудно – глаза девушки были спрятаны за зеркальными стеклами очков.

Я отвернулся и сел в тени ветхого жестяного козырька платформы, где незаметно уснул под ритмичный лязг кресел, что было вполне естественно, так как я уже забыл, когда в последний раз высыпался. Должно быть, я, как Штирлиц, спал минут двадцать и, открыв глаза, увидел, что девушки продолжают стоять в прежних позах, впитывая в себя радиацию, а прямо на меня плывет красное кресло с почерневшим от долгого скитания по горам Тенгизом.

Он не видел меня. Он даже не мог предположить, что я нахожусь здесь, в сотне километров от лагеря Уллу-Тау, где должен был находиться сейчас вместе с Глушковым, и, предвидя неприятную реакцию, все не мог решиться встать и выйти ему навстречу.

Сначала я подумал, что Тенгиз обладает большей степенью сдержанности, чем он демонстрировал, играя роль террориста, что это естественная ментовская привычка к власти над людьми и, в первую очередь, над собой и своими чувствами. Но потом до меня дошло, что самообладание здесь вовсе ни при чем, просто человек смертельно устал. Он увидел и узнал меня, когда между нами оставалось всего метров пять, ничего не сказал, даже не нахмурился, скинул с плеч рюкзак с притороченными к нему рулоном каримата и бухтой поизношенной, связанной во многих местах веревки, сел на него и стал открывать замки вибрам.

– Кажется, я обморозился, – пробормотал он, стягивая ботинок с ноги.

Я присел рядом с ним, помог ему разуться, стянул толстый и плотный носок и осмотрел ногу. Мизинец прихватило довольно серьезно, он был белым, восковым, а вокруг ногтя темнел гангренозный ореол. Я поднял глаза.

– Не потерять бы палец, Тенгиз.

– Черт с ним, – равнодушно ответил Тенгиз, надевая носок, и только потом с вялым любопытством спросил: – Почему ты здесь?

– Так получилось… Давай отойдем подальше, там на обрыве загорает девчонка, которая была с нами в вагоне. Лучше, чтобы она не видела нас вдвоем.

Тенгиз ввалился в мой вагончик, скидывая на ходу вибрамы, и в чем был повалился на кровать. Я накрыл его одеялом и с баком вышел на кухню, чтобы нагреть воды. Но когда я вернулся, Тенгиз сидел на кровати, скрестив под собой ноги, и пил из горла коньяк, который нашел в навесном шкафу. Коньяк ему не нравился, он морщился после каждого глотка, будто хлебал очень горячий чай или отвратительное на вкус лекарство.

– Откуда это? – спросил он, кивая на никелированную спинку кровати.

Я не сразу понял, о чем он. Посмотрел на кровать, на Тенгиза, снова на кровать.

– В каком смысле? – уточнил я.

– В прямом. Кровь откуда?

Я склонился над спинкой, протер глаза. Темный мазок на изгибе трубы, больше похожий на мазут. Устал человек, повсюду уже кровь мерещится.

– Да это не кровь, – осторожно пояснил я. – Грязь.

– Ты меня за идиота не принимай, – спокойно посоветовал Тенгиз, в очередной раз отхлебывая из горла. – Я эту грязь нутром чую.

Я снова посмотрел на спинку кровати. Может, и в самом деле кровь, но откуда она здесь взялась – ума не приложу.

– Давай о деле, – изменившимся голосом произнес Тенгиз.