Месть фортуны. Фартовая любовь - Эльмира Нетесова Страница 37

Ведь именно среди шпаны было немало их отцов, пустивших на свет детей и ни разу о них не вспомнивших.

Никто не признал дочь или сына. Не пришел в роддом поздравить с появлением на свет, не явился на Новый год с гостинцем. Не сунул мимоходом в озябшую ладонь горсть самых дешевых конфет иль завалявшийся пирожок. Наоборот: Она, эта шпана, ловила вылезающих из подземки детей и вытряхивала из карманов даже те медяки, какие удалось собрать на хлеб.

У входа вой, стоны. Кто кого убил? Сын отца или наоборот? Вон девчонка — ей всего восемь лет. Год в подземке от взрослых прячется. Мать — пропойца. А отец — забулдыга, изнасиловал девчонку, перепутав с похмелья постели. И сумел от суда уйти, спрятавшись у шпаны. Видно, узнала его пацанка. Вон как остервенело молотит по голове арматурой вонючего, извивающегося мужика, приговаривая по-взрослому:

— Это тебе, козел, за меня! Это — за мамку! Это — за водку! Это — за все разом! Сдохни, зараза! — вломила ему со всей силы меж ног.

И все же прорвалась часть шпаны к Черной сове и навалилась на законников новой грязной волной.

Капка этого не ожидала. Она не поняла сразу, кто позвал кодлу на выручку городским? Кто так шустро успел предупредить? Она натягивает на кентель худого пропойцу. У того глаза на лоб полезли от боли. Задрыга врубила ему для надежности коленом в пах. И наступив тому на ноги разношенными туфлями, оглянулась резко, почувствовав опасность, отскочила в сторону, не веря глазам. Паленый замахнулся «пером» на нее. Удар пришелся в пустоту. Капка подскочила пружиной сбоку, ударила ногой в ребра. Гвозди пробили кожу. Но Мишка устоял на ногах. И метнул нож в Задрыгу. Та пригнулась. Перо попало Мельнику в руку. Капка рванулась к Паленому, чтобы сшибить с ног. Но не получилось. Он увернулся, поддел в висок кулаком. У Задрыги все закрутилось перед глазами. И тут же вспомнился Сивуч.

Старик учил их одинаково. А потому приемы каждого хорошо знакомы другому. Но… У Гильзы намного хуже срабатывала правая сторона. Он был левшой. Вспомнив это, Капка опередила Паленого и, бросившись всей тяжестью, сбила его с ног, оглушила о стену. Придавив за горло так, чтобы не скоро очухался, оставила его в углу без сознания.

Шум, грохот, крики, стоны, мат, звуки ударов и падений, угрозы — все сплелось в какой-то кошмарный ком зла, ненависти, мести.

Запах крови будоражил дерущихся.

Вон Король двоих поднял за головы, крутнул в воздухе. Те ногами сучат. От страха не своими голосами взвыли. Король долбанул их об стену, бросил в тоннель — в проход, сшиб еще одного из городских. Тот так и не врубился, почему свои на него наехали? Кулаками их в сознание приводил.

На входе пацанва уже получила передышку. Растаскивала стонущих и замолчавших в глухие тупики и ямы. Закапывала, не глядя тех, кто молчал, и еще дышавших. Некогда разбираться. Земля всех примирит.

Капка, отскочив от Паленого, увидела, как Жилу прирезали двое мужиков. К нему не успели пробиться, помочь.

Хрипит кент. Кровь из пробитого легкого фонтаном бьет.

Задрыга прыгнула на лысого, наседавшего на Шакала. «Пером» горло достала. Но и ее сзади задели. Полоснул по спине какой-то дохляк. У него изо рта как из канализации несло. Задрыга ему пальцами глаза выбила. Коротко, резко прошлась по горлу, ребром ладони. Тот, выпучив глаза, мигом стих.

Чувырла от целой своры отбивался. Пятерых замокрил. Но и его достали. Без промаха всадили «перо» в сердце. Кент сполз по стене тихо. Умер. А глаза открыты, словно хочет увидеть, чем закончится трамбовка?

— Держи кабана! Хватай его, пацаны! — слышит Капка чей- то крик. И, оглянувшись, увидела стремача Лангуста.

— Стоп, Сверчок! — вспомнив кликуху, сшибла с ног убегающего. Подставила к горлу нож.

— Кто нас заложил?

— Паленый, — вырвался стремач.

— Кто сфаловал его?

— Лангуст. За навар. Лимон сулил отвалить.

— Лимон Паленому? — изумилась Капка.

— Да кто б его дышать оставил? Кому фискал сдался? Ныне — вас, завтра — нас подставит. На день дал задаток. Лангуст не пальцем делан. Ботнул кентам, чтоб на возврате в хазу грохнули Паленого и, обшмонав, свистнули б у жмура бабки, вернули в общак.

— Лады, Сверчок! Хиляй к своим! И передай Лангусту, чтобы не тянул резину и нынче пусть закажет себе деревянный костюм и место на погосте! А попытается свалить от нас, я его сама, из-под земли достану! — велела пацанам пропустить стремача наверх.

Тот, не веря в счастье, что вырвался из подземки живым, помчался в город куда как быстрее, чем пришел сюда.

Двоих законников, избитых до полусмерти, выкинули следом за Сверчком, чтоб другим успели вякнуть, как связываться с Черной совой и что из этого может получиться.

Пятеро мужиков из шпаны молили Шакала о прощении, клянясь никогда больше не прикипаться к Черной сове.

Шакал велел и этих отпустить. Они уходили спотыкаясь, едва унося душу. Не оглядывались. Боясь получить вслед «маслину».

Чувырлу и Жилу хоронила Черная сова, вытащив кентов на поверхность. Их закопали на рассвете. Без гробов, без цветов, без слов. Сердцем жалели ушедших…

Лишь Тундра не мог проститься с кентами. Караулил Паленого, чтобы не слинял, когда придет в себя. Капка сказала сразу:

— Рыпнется смыться, жмури враз!

Но Мишка лежал не шевелясь. Он поздно пришел в сознание, когда малина успела вернуться в подземку.

— Очухался, пидер? усмехнулся Глыба, узнавший от Капки все подробности.

— Кто пидер? — попытался вскочить Паленый, но Глыба вовремя поддел его в пах.

— Падла! Козел! Вот Медведь услышит, кого грел столько лет! Небось, и лесных закладывал чекистам? — запоздало предположила Капка.

— Что с ним отмочим? — спросил Шакала Фомка.

— Капка! Хочешь хмыря замокрить? — кивнул Шакал на Паленого.

Задрыга взялась за «перо». Глянула в лицо парня. В нем не осталось ничего, кроме страха. В больших глазах мечутся искры запоздалого раскаяния. Губы бледные, запавшие.

— Как мало он жил! За что я любила его? Продал нас! Всех разом! Видно, не впервой ему, — думала Задрыга, глядя на Паленого, не торопясь, наслаждаясь его страхом.

— Чего тянешь резину? Мокри! — послышался за спиной голос пахана.

— Прости, Капка! — услышала Задрыга тихое, как шелест травы.

— Эх, гнида! А ведь я любила тебя! Сдохни, падла! На погосте— прощу! — пообещала, скрипнув зубами, и метнула нож. Он сверкнул короткой искрой. Как жизнь в ночи. Была и погасла. Без памяти и жалости…

Падая, Паленый ухватился за сердце. Он почувствовал, как умеет оно болеть лишь в последний миг.

— Сбросьте его в какую-нибудь канаву, — сморщился Шакал.

— У него — полмиллиона с собой! Забрать надо! — возразила Задрыга.