Бастион. Война уже началась - Сергей Зверев Страница 35

При виде моих костей бегающие глазки маслено заблестели.

– У кого тут течка? – заявил он противным дискантом. Ткнул грязным пальцем в низкий потолок и, изображая из себя графа Дракулу, зловеще проурчал: – Посмотри, красавица, месяц на ущербе… Давай-ка потискаемся, – и не теряя времени на пустую болтовню, попытался прижать мой позвоночник к стеночке. От него нещадно разило мочой.

– Ну тебя и расперло, мачо, – сказала я, всаживая кулачок в рыхлый живот (как известно, мы народ горячий).

Перестаралась. Кулак вошел, как в подушку на лебяжьем пуху. Мужичок замахал крыльями, сел на пол. Маслины в глазах завертелись со скоростью карусели.

– Ты чего?.. – прохрипел он, разевая щербатый рот.

– Рылом не вышел, – объяснила я.

На мужичонку нашла разительная смена состояния. «Установка» выпала. Слабоватая была. Сделавшись заурядным ничтожеством, он сидел, скрючившись, хватал воздух, а из глазенок брызгали слезы. И вдруг что-то случилось. На старт, внимание… А может, и не вдруг. Но достаточно неожиданно – я еще не привыкла к метаморфозам в собственном чреве. Я подошла и погладила этого «ухаря» по трем волосинкам. Сделала укладку. Жалко стало. И ощутимо сдвинулись в голове ориентированные на чувства координаты. Заскрежетало, качнулось, отправилось в путь-дорожку… Что это воспылало? Какие нелепые страстишки удалось расшевелить моим истязателям? Как они это делали? На газ не похоже – ни миазмов, ни флюидов. Клянусь, это было другое… Все мои представления о сидящем на полу человеке разом перевернулись. Я знала его тысячу лет. Я пала ниц и стала объясняться ему в любви, подкрепляя слова действиями. Фу, до чего противно… Но я была искренна, сказать нечего. Я узрела в нем трогательное чудо, доброе и изящное, больше всего на свете нуждающееся не в чем-то суетно-будничном, а в моем возвышенном… Он лупал глазами, а я изощрялась на чем свет стоит. Гладила его, обхаживала, мусолила с искушенностью ветеранши всех без исключения французских болезней, стягивала с него хламиду, которую он, прозревший, решительно не отдавал. Вероятно, его внушение было на порядок слабее моего, доброкачественного, раз сумело развалиться от одного тычка.

Представляю, как хохотали извращенцы с той стороны зеркального стекла. А я описала Антипу Лазаревичу Швейко – в бывшей жизни бухгалтеру АО «Неолит» в Анадыре – сложившуюся ситуацию и поставила его в известность, что, учитывая мою страсть, он, как честный человек, просто обязан на мне жениться. Ведь я его так сильно люблю, сплю и вижу замуж. Он должен, он просто обязан возлюбить меня ответно, старый он хрыч… И в конечном счете Антип Лазаревич проникся моими проблемами и немножко меня возлюбил. И даже позволил себя раздеть. Я кипела, я сгорала от страсти, от вожделения… Правда, по ходу дальнейших разбирательств выяснилось, что бывший бухгалтер АО – совершеннейший импотент (то бишь хоть ты тресни!), но подобные мелочи уже не могли поколебать мое чистое чувство. Разве это препятствие для великой любви, сметающей преграды и поднимающей все живое… А нет – так нет, решила я, – пусть будет непорочное зачатие, главное – усвоить технологию. А счастье – приложится. Его не может не быть. (Хотя если по-трезвому, то не знаю. Больше всего меня интриговал в Библии именно процесс непорочного зачатия. Это, вообще, как? Врут, наверное. Знаем мы это непорочное зачатие…)

Чем закончилась моя радость, я не помню. Очевидно, экспериментаторы, придя в себя от хохота, оттащили-таки меня от этого засранца и развели нас по углам ринга. Страстная, всепоглощающая любовь затмила мой рассудок. Приходила в себя я мучительно больно, невыносимо долго. Память стиралась крохами. Большая часть пережитого оставалась со мной, изводя душу проклятыми минорами. Я шипела и изводилась. Впервые мысль о самоубийстве не только мелькнула в закутке мозга, но и посидела там, заставив меня похолодеть. И впервые же в заточении на меня напал жор. Я ела прямо из судков, «не отходя от кассы», – в подземном блоке – глотала рис, давилась хлебом, а два типа в сером прилежно хранили мое оголодавшее тело…

Последующая сиеста продолжалась часа два. Я лежала на кушетке в тесном боксе и старалась держать себя в руках. Что оставалось? Воспоминания притуплялись. Когда за мной пришли, мое сердце было свободно от других обязательств, кроме обязательств перед сыном… Процесс дальнейшей транспортировки воспринялся как свободное падение: погружение во мрак коридоров, ступени, солнце на траве, тени от ветвей, бетонная дорожка, новый блок через двести метров, похожий на предыдущий, как две мои истерики. Опять лестницы, коридоры… И вот она – всепоглощающая тьма, в которой я сидела на неудобном табурете, на ногах были ремни, на запястьях наручники, а на висках – металлический штатив-тиски, не позволяющий вертеть головой.

Потом наступило молчание. Темнота и молчание. И не пошевелиться. День чудесный. Похоронили, демоны.

– Кто здесь? – спросила я.

Никого. Но ведь кто-то закрепил мою голову в штатив, спеленал, стянул конечности. Кому-то ведь это надо.

– Говорите… – прошептала я.

Легкое дыхание прошелестело по шее. Кожа покрылась мурашками. Словно кто-то взял перо из подушки и провел им слева направо по основанию шеи. Напряжение вылилось в судорогу, я представила, как сдвигаются межпозвонковые диски, парализуя голову и плечи. Получилась неприятная картина.

Холодное дыхание окатило левое ухо. Ну точно, грыжа будет, – мелькнуло в голове. На мгновение вот вышла на мороз трескучий… и зашла.

– Убийца ходит по земле сибирской… – негромко, четко проговаривая слова, возвестил мужской голос. – Глумится над женщинами, увечит и убивает их детей. Его мишенями становятся матери-одиночки, живущие замкнуто и небогато. Он знакомится с ними на улицах, в очередях, в транспортной давке. Невзирая на неказистую внешность, он обладает дьявольским, поистине убивающим обаянием, что и позволяет ему в рекордно сжатые сроки оказаться в доме у жертвы. Он желанный гость… Он приносит цветы, шампанское, детям – дорогие игрушки. – Мой новый властитель дум сделал паузу, а потом продолжал, в более вкрадчивой манере, с грамотно поставленным придыханием: – После ужина и приятной беседы, когда шампанское выпито, а ребенок возится в детской со своими новыми забавами, наступает время икс… Он просит прощения, встает, отлучается на минутку в детскую, там перерезает ребенку горло и возвращается. На него смотрят ждущие глаза… Женщина не знает, зачем он отлучался в детскую. Не знает она, что в плане нормального секса ее избранник беспомощен и труслив. Он умеет заниматься любовью только с мертвыми женщинами, которые не осмеют его и не укажут на дверь… Но умерщвляет их он не сразу. Он должен получить эстетическое наслаждение, он должен наглядеться в глаза человека, который, видя в нем свою смерть, понимает, что обречен… Он должен упиться властью над беспомощным… Он должен, в конце концов, почувствовать себя полноценным мужчиной, ибо только в минуты апогея, когда жертва взывает о пощаде, он себя таковым чувствует… Получив заряд бодрости, он приступает к процедуре. Убивает медленно, со смаком… Начинает со слабых уколов, незначительных порезов… Вид крови его заводит. Он не заставляет женщину раздеться. Им пока движет одна страсть – самоутверждение. Утвердиться и убить. А уж потом… Потом он оттянется. Потом он докажет всему миру и себе лично, что он не ущербен. Он заклеивает женщине рот, некоторое время балуется, рисуя ножом на спине и конечностях кровавые узоры. Потом начинает резать – плечи, руки, бедра… Входит в исступление. Бьет… Брызжет слюной, матами. Когда несчастная теряет сознание, он наносит завершающий удар – наотмашь, по горлу, как всадник шашкой срубает пехотинца… Потом раздевает ее…