Голос ангела - Андрей Воронин Страница 34

В ворота дома постучали, деликатно, боясь потревожить.

– Встретьте гостей, пожалуйста, – прошептала женщина, не оборачиваясь.

Холмогоров вышел во двор. На улице стояли двое – молодой мужчина в костюме, при галстуке, в светлой рубашке и расстегнутом плаще. Манера держаться, выправка говорили о том, что он или военный, или офицер милиции. Мужчина смотрел спокойно, явно готовый к тому, что его собеседник будет взволнован, станет требовать от него объяснений. Его взгляд говорил о том, что мужчина приучен довольно спокойно, во всяком случае внешне, смотреть на женские слезы. Второй же пришедший наверняка был церковным старостой. Благостное выражение лица, седая бородка, теплая стеганая куртка наброшена на плечи, в руках огромный ключ от церковных ворот.

– Вы кто? – строго спросил вместо приветствия мужчина с холодным взглядом. Холмогоров представился.

– Документы, пожалуйста.

– Сперва я хотел бы увидеть ваши.

– Что ж, имеете право, – мужчина привычно выхватил из кармана удостоверение, взмахнул им. Буквально секунду перед лицом Холмогорова было раскрытое удостоверение с фотографией и гербом, больше ничего рассмотреть было невозможно. Затем плотные картонные половинки защелкнулись, и удостоверение исчезло в кармане.

– Вы не очень любезны, – спокойно сказал Холмогоров.

Холмогоров достал свое удостоверение и, лишь только мужчина захотел завладеть им, отвел руку в сторону. Мужчина усмехнулся, поняв, что это ответ на его малоприветливый жест.

– Раскройте, я его и в ваших руках прочитаю.

То, что Холмогоров – советник патриарха, на мужчину не произвело впечатления, но презрительная улыбка все же исчезла с губ.

– Гражданка Летун дома?

– Да.

– Вы как здесь оказались?

– Я друг отца Михаила, только что приехал.

– Не знаю, что она наговорила вам, но я пока не вижу повода беспокоиться. По положению мы обязаны реагировать, когда пройдет три дня с момента обращения. Конечно, случай не рядовой, священник исчез.

– Я думаю, вы хотите пройти в дом?

– Я хотел узнать, не вернулся ли отец Михаил.

– Нет.

– Жаль, – искренне сказал представитель местной милиции.

– Думаю, вам стоит поговорить с матушкой. Начальник районного отделения милиции говорил с матушкой недолго. Ничего не обещал, сказал лишь, что обзвонил своих коллег в соседних районах, и те ничего о судьбе отца Михаила не знают. Женщина плакала, сидя за столом.

Холмогоров проводил милиционера до ворот. Церковный староста остался с матушкой.

– Не знаю, что и думать, – признался начальник милиции. – Довольно часто случается, что приходит жена, плачет, мол, муж пропал, дома не ночевал. А потом через пару дней ее благоверный объявляется, все деньги пропил, протрезвел и вспомнил, что у него семья есть. Вы только не подумайте, я не намекаю на отца Михаила, он человек непьющий, священник, – милиционер, говоря это, поднял указательный палец, словно указывал на небо и намекал на заступничество Всевышнего.

– Извините меня, я не фокусник и не успел рассмотреть ни вашего имени, ни звания.

– Майор Брагин, – с готовностью представился начальник райотдела милиции, – Анатолий Павлович.

– Андрей Алексеевич Холмогоров, – для проформы добавил советник патриарха.

– Вы по делу в Борисове? – – И по делу тоже. Отец Михаил звонил мне позавчера, мы договорились встретиться.

– Странно, – задумался майор Брагин, – звонил вам, просил о встрече, а сам исчез. Что ж, будут новости – сообщите, – и Брагин достал служебную визитку. Он вручил ее Холмогорову как огромную ценность.

– Непременно.

Брагин запахнул плащ и зашагал к райотделу милиции, расположенному на одной с церковью площади.

Холмогоров вернулся в дом.

Церковный староста подошел к нему и горячо зашептал на ухо:

– Я не знал, кто вы такой, мне матушка только что сказала. Очень рад познакомиться – Иван Спиридонович Цирюльник, староста, – мужчина шестидесяти с лишним лет заискивающе смотрел в глаза Холмогорову, будто ждал от того благословения. – Что делать будем? Милиция искать не хочет, я уж и так с ним говорил и этак. Заладил: три дня, три дня… Вы-то что, Андрей Алексеевич, насчет всего этого думаете?

– Я еще ничего не знаю, – Холмогоров сел на диван.

Женщина плакала, уткнув лицо в ладони.

– Миша просил пленку проявить, – она суетливо стала рыться в сумочке, вытащила пленку и пакет с фотографиями. – Вот, в Минске проявила, вроде что-то получилось. Извините меня, ничего не могу с собой поделать, – и совсем уже невпопад добавила:

– Я вам чаю приготовлю.

Церковный староста замахал было руками, мол, не надо, но Холмогоров мягко сказал:

– Будем очень признательны.

Матушка исчезла в кухне, а Холмогоров зашептал церковному старосте со странной фамилией Цирюльник:

– Пусть чем-нибудь займется, ей невыносимо сидеть сейчас без дела.

Фотокарточек оказалось тридцать семь, одна из них получилась лишь наполовину. Слева серебрился оклад иконы, а правая часть зияла чернотой. Все фотографии Холмогоров разложил на столе рядами.

– Это сатанисты нашу церковь разрисовали, – принялся пояснять, перебирая снимки, Иван Спиридонович Цирюльник. – Отец Михаил сильно расстроился, только ремонт окончили, покрасили храм – и на тебе, дьявольские знаки! Они и кладбище испоганили, и ворота.

– Он говорил мне, – Холмогоров скользил взглядом по фотографиям, взял в руки ту, на которой был изображен оклад иконы, остальные снимки сдвинул в сторону.

Вернулась жена отца Михаила, на подносе дымились три большие чашки чая. Напиток был заварен слабо, как обычно принято в провинции. Крупно порезанный батон лежал на тарелке, рядом с ним стояла розетка, полная земляничного варенья.

– Откушайте чем Бог послал.

– Это тот самый оклад, о котором говорил отец Михаил?

– Да, Андрей Алексеевич, только вы уж не взыщите, забыл Миша коробок рядом положить, как вы наказывали, а пленка и кончилась.

– Можно на сам оклад посмотреть? – когда Холмогоров произносил эту фразу, голос его дрогнул.

– Конечно, – матушка распахнула платяной шкаф и замерла, ничего не понимая. – Мы его сюда положили в белую ткань завернутым. Наверное, Миша перепрятал, – и женщина принялась осматривать одну полку за другой, естественно ничего не находя.

Еще пять минут она бегала по дому, пока, наконец, совсем не отчаялась. Села на стул, руки, сложенные вместе, пристроила на коленях.

– И оклада нет.