Ведьма Черного озера - Андрей Воронин Страница 31

Дуняша махнула ладошкой, словно отгоняя муху.

— Про вас известно, — сказала она. — Вы — другое дело. Никита — он следы читает не хуже, чем вы, ваше сиятельство, буквы в своих книжках. Другая лошадь, и человек другой. Сапоги он носит офицерские, большие и, Никита сказывал, сигары курит.

— Ах, сигары! Да, верно, сигар я не курю. Мне больше нравится трубка.

Дуняша прыснула в кулак, вообразив себе молодую княжну с большой трубкою в зубах.

— Вы все шутите, ваше сиятельство. А вдруг это злодей какой? Как выскочит из леса, и прямо на вас! Страсть! И охота вам на это озеро ездить, когда в парке пруд есть! Я по весне бегала туда поглядеть, так и двух минут не пробыла, до того место глухое, страшное. Так и мерещится, что из леса вот-вот какое-нибудь чудище вылезет.

— Тебе не стыдно ли чудищ бояться? — спросила княжна с улыбкой, желая поскорее сгладить неприятное впечатление, оставшееся у нее от этого разговора.

Увы, вышло только хуже.

— Что вы, ваше сиятельство! — округлив глаза, воскликнула Дуняша. — Как же их не бояться-то? Их только святые не боятся. Да еще, сказывают, колдуны, ворожеи.

И посмотрела на княжну с непонятным выражением — не то жалости, не то испуга, не то и того и другого. Поймав на себе этот взгляд, Мария Андреевна почувствовала растущее раздражение против этой девчонки, смевшей мысленно осуждать свою госпожу, которая, видите ли, не разделяла ее глупых суеверий и страхов. Резкие слова вскипели в ее душе, но княжна промолчала, очень своевременно вспомнив, что точно так же, бывало, гневался ее покойный дед, старый князь Александр Николаевич. Пятиминутная беседа на отвлеченные темы с кучером или камердинером Архипычем могла испортить ему настроение на полдня. «Что за народ! — восклицал после князь, расхаживая из угла в угол и нещадно дымя сигарой. — Дурак народ, ей-богу, дурак! Так бы и дал в ухо, да неохота грех на душу брать. Разок дашь — совестно, другой дашь — вроде ничего, а после десятого, глядишь, и вовсе привыкнешь. Это, душа моя, подлость — бить того, кто ответить тебе не может. А хуже того, что подлость сия совершенно бесполезна. Бей ты его или не бей, а умнее он от твоих тумаков все едино не сделается. Ученьем глупость искореняется, а от кнута, наоборот, только крепнет».

— Учить тебя надобно, — сказала княжна, справившись с раздражением. — Буду я тебя, Дуняша, учить.

— Ворожбе? — в глазах горничной вспыхнул огонек боязливого интереса. — Ворожбе, ваше сиятельство?

— Тьфу, — уже совершенно как старый князь сказала Мария Андреевна. — Грамоте! Грамоте надобно учиться! С нею никакие чудища не страшны.

«Ну да, — подумала она про себя, — конечно. Не страшны, как же. Какие-нибудь драконы вроде тех, что изображены на иллюстрациях к рыцарским романам, может быть, не страшны. А как насчет драгун? Французских драгун в синих мундиpax с красными отворотами, в хвостатых касках, с широкими острыми саблями? Как насчет капитана французской гвардии Виктора Лакассаня, которого вы, ваше сиятельство, закололи собственной рукой? Как насчет кузена Вацлава Огинского, этого подлеца, пана Кшиштофа? Как насчет бандита Васьки Смоляка, который каких-нибудь полгода назад вовсю бесчинствовал в окрестных лесах? Это ли не чудовища? Или, как выражается Дуняша, чудища...»

— Ну да, — вслух повторяя мысли Марии Андреевны, пренебрежительно промолвила Дуняша. — Скажете тоже, ваше сиятельство. Вот отец Евлампий давеча на проповеди сказывал, что нашему мужицкому сословию грамота без надобности. От нее, сказывал, брожение умов происходит и эти, как их... сомнения.

— Гм, — сказала княжна и сделала в памяти зарубку: поговорить с отцом Евлампием. До сих пор духовная и светская власти во владениях князей Вязмитиновых жили в мире и относительном согласии, и вот, поди ж ты! Не успела княжна всерьез задуматься о том, чтобы основать школу для деревенских ребятишек, как тишайший батюшка, до сего дня бывший ей другом и духовным наставником, вдруг, будто шилом его ткнули, принялся гнуть свою линию, и притом в прямо противоположном направлении.

Затем мысли княжны вполне естественным образом перескочили со строптивого отца Евлампия на то, что сказала минуту назад Дуняша — не про грамоту, конечно, и даже не про незнакомца, который повадился курить свои сигары на берегу Черного озера, нарушая тем самым уединение Марии Андреевны, а про ворожбу. Похоже, горничная и впрямь верила, что молодая хозяйка способна научить ее этому старинному искусству. Следовательно, среди дворни княжна слыла ворожеей — то есть, иначе говоря, колдуньей. Ведьмой, вот кем они ее считали. Очень мило! Для соседей она — полоумная сумасбродка, место коей в монастыре или в богадельне, для дворовых людей — ведьма, а для отца Евлампия — нарушительница спокойствия, задумавшая отвратить своих крепостных от истинной веры и наставить на путь сомнения и греха. Даже Петр Львович Шелепов, старинный друг семьи, которого в детстве она звала дядечкой, был заметно напуган, когда она заговорила с ним не как жеманная пустоголовая барынька, а как разумный человек. Он, бедняга, уж и не чаял поскорее отсюда убраться... Очень, очень мило!

Она почувствовала, как внутри поднимается фамильное упрямство, часто заставлявшее ее предков идти наперекор всему — судьбе, року, общественному мнению и начальственным предписаниям. Если бы княжна уже имела законное право неограниченно распоряжаться своим состоянием, судьба принадлежавших ей крепостных была бы решена немедля, сию минуту, и для того, чтобы сделаться вольными людьми, им понадобилось бы ровно столько времени, сколько заняло бы подписание необходимых бумаг. «Я вам покажу ведьму, — подумала княжна, волевым усилием разглаживая образовавшуюся между бровей сердитую складочку и ласково улыбаясь Дуняше, которая снова принялась щебетать, пересказывая сплетни — что-то про соседа, графа Курносова, про княгиню Зеленскую и ее дочерей — Елизавету, Людмилу и Ольгу... — Я вам покажу сумасшедшую!»

В следующее мгновение только что произнесенные горничной слова дошли наконец до сознания княжны, прорвавшись сквозь мутную пленку гнева, затянувшую перед нею мир. Мария Андреевна по горячим следам восстановила сказанное горничной у себя в памяти и не поверила себе — настолько дико это ей показалось.

— Погоди, — перебила она Дуняшу, которая уже пересказывала подробности ссоры камердинера старого князя Архипыча и стряпухи Степаниды. — Постой, что ты такое сказала про графа Курносова?

— Так нешто вы не знаете? — удивилась горничная. — Я думала, знаете... Курносов-то граф Курносовку свою продал со всеми мужиками. Как есть продал! Княгиня Зеленская там теперь хозяйка.

— Княгиня? — переспросила княжна. Она почти не слышала собственного голоса, так сильно грохотал в ее ушах внезапно усилившийся пульс. Частые глухие удары гудели, как набат, и казалось, сотрясали все ее тело. Княжна без нужды протянула руку и потрогала занавеску на окне. Рука, к счастью, нисколько не дрожала. — Княгиня, ты говоришь? А что же князь Аполлон Игнатьевич?

— Их сиятельство тоже при них, — с непонятной интонацией доложила Дуняша. Казалось, она вот-вот прыснет в кулак. — Только они, князь-то, у княгини Аграфены Антоновны вроде как в немилости нынче ходят, так что хозяйка в поместье, сказывают, они, их сиятельство княгиня Зеленская.