Безумие - Дмитрий Кончаловский Страница 31

Сколько это продолжалось, не засекал.

Когда все стихло, мы поползли домой.

Потом до меня дошло — на фига по улице ползать, здесь ведь ходы-переходы вдоль и поперек. Только как в них попасть? Пытал по рации Джабраила — бесполезно, он притворялся идиотом.

Оказалось все гораздо проще. «Папа» однажды услышал мою перебранку с куратором и уловил ее смысл. Дождавшись, когда я закончу, он сказал:

— А што, тибэ хады нужны?

— Ну да.

Шамиль отодрал от стены какую-то тряпку. За ней оказалась тяжелая дверь. Похожая на сейфовую. Я присвистнул. Он легко открыл ее.

— Вот — хады, суда хады.

— Е-мое, чего же ты раньше молчал, родной?

Это было действительно интересно. Бетонные сухие переходы, с электрическим освещением (!), узкие, средние, широкие, такие, что танк может проехать. И движение здесь было куда оживленнее, чем на улице.

Нет, танки, конечно, не ездили, но люди ходили. Можно было перебрасывать целые подразделения с позиции на позицию. Да так, собственно, и было.

Самое интересное, что наше появление здесь никого не удивило и не вызвало возражений. Костик ошалело и надолго обнялся с камерой. Было что снимать. Несколько раз выходил на Москву. Репортажи получались тухловатые, но это лучше, чем ничего. Мы хоть в гуще событий, другие вообще в Махачкале сидят — кормятся сводками пресс-центра.

Самые неприятные моменты — когда Стасик лазил на крышу. Пытались вычислить график обстрелов. Куда там! Наши — не немцы. Обед никогда не бывает по расписанию. Завтрак и ужин тоже. Но везло. Правда, однажды опять летел Стасик с антенной в руках. Но ничего, всего пара ссадин.

Семейная жизнь моя в условиях коммунального подвала была затруднена. Нет, по ночам удавалось, конечно, только очень тихо — а это трудно. Возникла даже мысль уединиться где-нибудь в узком переходе, но я как представил себе эту сцену: мы — в соответствующем положении — и вдруг из-за угла выходят бородатые ваххабиты, спешащие по своим военным делам. Это даже в «Останкине» как-то не очень, а уж здесь…

Дождь. Проклятый, душу выматывающий дождь. И грязь. Она проникает повсюду, попадает в сапоги, наматывается вместе с портянкой, забивается в стволы.

Вода вместе с грязью через бойницы затекает в блиндаж. Скоро и внутри под ногами будет месиво. Водоотводы не помогают.

Впереди поле, перепаханное воронками и гусеницами. Та же грязь, только совсем непролазная. На другом конце поля — Карамахи. Черное село, мрачное. Окутанное то ли туманом, то ли мелкими брызгами дождя.

В блиндаже десантники — несколько бойцов, седой суровый прапорщик и молодой лейтенант.

Этот блиндаж — наблюдательный пункт. Они должны следить, «чтобы ни одна тварь из села не ушла». Такую задачу поставил им какой-то генерал, фамилию которого они не знали.

Легкой и безопасной эта задача могла показаться только тем, кто в штабе, далеко отсюда. Если «тварь» решит уходить, она попрет не «одна», а в количестве нескольких сотен.

А у них здесь — полтора десятка стволов, и надежда только на убитую рацию, в которой в любой момент могут сдохнуть аккумуляторы.

Дико клонит в сон. Но спать нельзя. Ничего, к вечеру их должны сменить. Обещали дать выспаться. Еще бы. Теперь выспаться, конечно, дадут. Потому что завтра штурм, и они в нем, конечно, участвуют.

Два дня назад они уже атаковали это село. Под проливным дождем, короткими перебежками, через каждые десять метров залегая в жидкую, черную, холодную грязь.

Артиллерийской подготовки не было. Минометы тоже молчали.

Двигались в полной тишине. Казалось, что село пустое. Мелькнула безумная надежда, что их и правда никто не ждет. Что «исламские джамааты» каким-то чудом вышли из Карамахи и испарились ко всем чертям.

Миновали поле. Вот и окраинные дома. Тишина.

Группа начала осторожно втягиваться в село.

Никого. Только какая-то потрепанная собака бежала через улицу. Мертвую тишину разорвала короткая автоматная очередь. Это у одного из бойцов не выдержали нервы, и он шмальнул по несчастному животному. Не попал.

Еще несколько шагов — и хлопнул одиночный выстрел. Снайпер. Все замерли. Потом открыли беспорядочную стрельбу.

А еще через секунду по ним уже били десятки снайперов, с разных сторон ударили пулеметы.

Это была ловушка.

Несколько бойцов, ища спасения, забрались в один из домов. А он был заминирован. И немедленно взлетел на воздух, похоронив их под своими обломками.

Лейтенант матерился в рацию. Наконец получил не то приказ, не то совет: «отступайте».

Но отступать было некуда — вся улица за их спинами простреливалась пулеметом, расположившимся в окне дома, метрах в ста впереди. Здесь они еще могли укрываться за небольшим поворотом, в мертвой зоне. Но сзади зона была мертвая в буквальном смысле.

— Видишь окно? — крикнул лейтенант молодому солдату, имя вылетело из головы, в руках у того был огнемет «Шмель». — Можешь в то окно положить?

— Не могу, тащь летнант, прицел сбит!

— По стволу наводи!

— Не могу, тащь летнант, промажу.

— Дай мне! — Суровый седой прапорщик рывком дернул огнемет на себя, упал на колено, прицелился, выстрелил. И «положил» точно в окно. Взрыв. Заложило уши. Пулемет замолк.

Путь назад был открыт.

На соседних улицах творилось примерно то же самое. И там, видимо, тоже был получен совет отступать.

Они стали медленно, пятясь, отходить. И только тогда поняли, что ловушка была двойная. Из самых крайних домов, когда до поля было рукой подать, по ним открыли огонь.

Тут уже все решала скорость. Быстро, как можно быстрее бежать вперед, стреляя перед собой не глядя.

Вырвались в поле. Стрельба стала стихать. Их не преследовали.

Они вырвались. Но их было очень мало.

Это было два дня назад. А сегодня им дадут возможность выспаться. Потому что завтра штурм.

Молодой лейтенант был печален, но печаль его не была светла. Ему очень хотелось высказаться. Только он не мог позволить себе это сделать в присутствии солдат. Поэтому пришлось разговаривать самому с собой, мысленно:

«Козлы бездарные! На все насрать, только бы побыстрее доложить о полной победе в Дагестане. А сколько при этом ребят положат — насрать! Сорок первый, бля. И сколько их, этих генералов! Только на командном пункте третьего дня насчитал десятка полтора. И рожи такие делают умные, мужественные. Чтобы было не так заметно, что они с бодуна. А мы должны штурмовать это сраное село без разведки, без подготовки. А они будут ордена получать, чины. Ненавижу».

Суровый седой прапорщик молча сидел, привалившись спиной к холодному и сырому бетонному блоку блиндажа. Трудно было сказать, о чем он думает. Губы беззвучно шевелились. Казалось, он просто бессвязно матерится.