Динамит пахнет ладаном - Евгений Костюченко Страница 31

Он потянул Веру за руку и присел на землю.

— Отдохнем, — шепнул он ей. — Сейчас мимо нас проедут люди. Они на пожар торопятся. Пусть. Нам с ними не по пути. Нам — в другую сторону.

— Что ты задумал, Паша?

— Некогда думать. Потом разберемся, а сейчас надо уносить ноги.

Они затаились, и повозка, скрипя колесами, прокатилась шагах в десяти от них. Было слышно, как люди в ней переговариваются по-испански. Орлов выждал, пока она исчезнет, и уверенно зашагал к домам.

На крыльце под лампой стояла пожилая женщина в ночной рубахе, с накинутой на плечи шалью. Она прикрутила фитиль, убавляя яркость. Для тех, кто будет возвращаться в ночи, хватит и едва заметного огонька, чтоб не заплутать.

Орлов похлопал в ладоши. У мексиканцев это принято вместо стука в калитку. Собственно, калитки здесь и не было. Была только покосившаяся изгородь из кривых жердей.

— Сеньора! — Он приветствовал ее на испанском. — Не подскажете, далеко ли до Сан-Антонио?

Женщина запахнула шаль на груди и отступила к двери.

— Эй, Мигель! — окликнула она кого-то.

Орлов вышел на свет и остановился, не приближаясь к крыльцу. Если в доме есть Мигель, то, конечно, говорить надо с ним, а не с женщиной.

Из окна вытянулся длинный ствол винтовки, и мальчишеский голос грозно приказал:

— Стой там, где стоишь! Оружие есть?

— Оружие у моего друга, — сказал Орлов, показывая в темноту у себя за спиной.

— Много вас?

— Нас двое, и мы очень устали. — Орлов заговорил быстро и дружелюбно. — Смертельно устали. Два дня мы бредем на своих двоих, после того как у нас украли лошадей.

— Украли лошадей? Где это случилось?

— Мы ночевали в Гринфилде. Встал на рассвете, а конюшня пустая.

— Что-то вы больно долго шли сюда от Гринфилда, — недоверчиво протянул паренек.

— Мой друг подвернул ногу и не может идти быстро. Если бы нас кто-нибудь подвез до Сан-Антонио, мы бы хорошо заплатили.

— У вас много денег?

— С собой немного, но я бы рассчитался дома. Мы там живем.

Женщина шагнула с крыльца, подняв лампу над головой, и подошла ближе к Орлову, разглядывая его.

— Ты одет по-городскому, но почему такой грязный? Похоже, ты скитался не два дня, а две недели. Ты гринго, но говоришь по-нашему так чисто, как говорят только священники. Твой друг подвернул ногу? Я не удивлюсь, если его нога перевязана, а повязка пропиталась кровью. Потому что ты сам пахнешь кровью. Кровью и смертью, вот чем ты пахнешь.

— Не хотите нас отвезти, так хотя бы скажите, далеко ли до города, — смиренно произнес Орлов.

— Подожди, когда вернутся мои сыновья, — сказала она. — У нас есть коляска, и лошади хорошо знают дорогу до Сан-Антонио. Только никто не повезет тебя, пока не увидит денег.

— Никто? А ваши соседи?

— Старый Санчес не глупее нас. Были бы у тебя деньги, ты мог бы купить у него какую-нибудь клячу. Но в город он тебя не повезет. А больше ни у кого нет лошадей.

— Что ж, тогда подскажите, кто бы мог пустить нас на ночлег?

— Иди в таверну. Ты легко ее найдешь — там собака на привязи. Как услышишь лай, значит, скоро таверна.

Он попятился, продолжая улыбаться, и краем глаза следя за винтовкой в окне. Ему не нравилось, что ствол поворачивается, сопровождая его.

Он отступил еще дальше, пока не услышал, как где-то рядом дышит Вера.

— О чем вы говорили? — спросила она шепотом.

— О разных пустяках. Но теперь я знаю, где мы возьмем лошадей. И знаю, что нам не стоит тут задерживаться.

То ли его глаза привыкли к темноте, то ли начинало светать, но Орлов уже отчетливо видел дорогу между приземистыми домиками и каменными заборами. Он шел, принюхиваясь, пока не почуял запах конского навоза.

— Здесь. Подожди меня, я быстро.

Он уже шагнул было к дому, но тут ему пришло в голову, что вернувшиеся сыновья пожилой сеньоры могут отправиться на их поиски.

— Ты должна пройти немного вперед по улице, — сказал он Вере. — Иди, пока не залает собака. Как только услышишь ее, поворачивай назад, и жди меня здесь.

Вера ушла, ничего не спросив. А Орлов подошел к дому и постучал в закрытые ставни, за которыми теплилась полоска света:

— Сеньор Санчес!

— Кто там? — тут же послышался голос из комнаты.

— Мне сказали, что вы можете продать пару лошадок.

Ставни распахнулись, и наружу высунулась усатая физиономия.

— В чем дело, амиго? Что это там у вас горит, на железной дороге? С чего бы тебе с утра пораньше потребовалась пара лошадок?

— Двести долларов за двух оседланных лошадей, — сказал Орлов.

Обычная цена составляла в этих местах пятьдесят-семьдесят долларов. Но то была дневная цена.

— Двести пятьдесят! — быстро ответил мексиканец.

— Двести двадцать, — сказал Орлов, хотя был готов выложить и триста. Но покупка без торга могла бы обидеть продавца.

— Черт с тобой! Двести сорок, и вода в придачу!

— Вода?

— Две фляги чистейшей ключевой воды!

— По рукам.

Над поселком разнесся яростный лай.

— Что за нашествие с утра пораньше? — потирая руки, засмеялся Санчес. — У меня покупатель, у Карлито в таверне тоже гости. Неужели крушение? Раньше поезда часто сходили с рельсов, и мы всем помогали. Давно такого не было, давно, лет десять как ничего такого не было. Пошли в загон, амиго, тебе понравятся мои лошадки.

Капитану Орлову не понравились ни лошади, ни седла. Один мерин прихрамывал. (Санчес божился, что еще вчера ничего такого не было, наверно, камешек за подкову попал). А седла даже в темноте выглядели такими старыми, будто их выбросил на помойку еще прадед Санчеса. Но выбирать не приходилось. Приходилось, наоборот, радоваться тому, что все уладилось так быстро. И, когда над холмами поднялось солнце, Орлов с Верой были уже далеко от поселка.

— Зачем ты посылал меня дразнить собаку? — спросила она.

— Сам не знаю. Наверно, чтобы подумали, будто мы с тобой направились в таверну.

— Кто должен был так подумать?

— Ну, не знаю. Ну, скажем, братья того мальчишки, который чуть меня не застрелил. Может быть, они стали бы нас искать.

— Зачем?

— Может быть, им бы захотелось узнать, сколько денег в моих карманах. Может быть, им бы захотелось попользоваться городской дамочкой, которая шатается по ночам в голой степи. Все может быть.

— Фу, «попользоваться»! Вы, граф, выражаетесь, как денщик.