Дуэль - Эльмира Нетесова Страница 31

последнего. Чтоб ничего не узнал пахан. Тем более что Филин — в обязанниках. Это для него опасно. Малейший промах, подозрение, неверный шаг, не то слово — убьют, не раздумывая.

— А на чем он мог так попасться к ним в зависимость?

— Да мог в карты проиграться. Или помогли из какой-нибудь драки с поножовщиной выйти. Их в тайге немало было. Там, помимо фартовых, всякие крутились. Нам с тобой его обязанку здесь не высчитать. Но штука эта — коварная, как подводный риф.

— Сегодня двое осведомителей предупредили и нас, и милицию, что банда Лешего снова в Оху вернулась, — тихо пожаловалась дочь.

— А куда ж им деваться? Обложили, как волков, флажками и удивляетесь: вернулись! Конечно! Теперь на Шанхай или Сезонку уйдут. Хотя…

— Нет их там. Милиция проверила.

— А ты чего дрожишь?

— На тюрьму могут налет сделать, — выдала свои опасения Ирина.

— Это верно. Но уж здесь милиция должна постараться. Хотя от них я за всю свою жизнь, за все годы работы не видел, не получал никогда реальной помощи.

— Как хоть выглядит этот Леший? — спросила Ирина.

— Уж не думаешь ли ты своими руками провести задержание? — удивленно глянул Кравцов на дочь.

— Я не собираюсь подменять милицию. Пусть она свои обязанности выполняет. А о Лешем спросила потому, что сколько слышу, мучаемся из-за него, неприятности получаем, а я и понятия не имею, что он собой представляет.

— Мне доводилось вести его дело не раз. Сложный тип человека. Внешне — сама беспомощность. Хлипкий, как мальчишка-заморыш. Но внутренний стержень крепок. Когда я передал в третий раз его дело в суд, а потом в процессе, поддерживая обвинение, попросил для подсудимого исключительную меру наказания, Леший, ожидая решения суда, сказал мне:

— Не гоношись, прокурор! Меня распишут иль нет — неведомо. А вот тебя я точно угроблю. Своими клешнями. Это, как мама родная, не задышишься в своей хазе…

Ирина заметно побледнела. И Кравцов, заметив это, поспешил успокоить дочь:

— С тех пор больше десятка лет прошло. И я, и Леший живы. Все в догонялки играем. У смерти под носом. Правда, отошел я от дел. На пенсии, но угрозу помню. Она была первой и последней. Но самому не удалось достойно завершить затянувшуюся меж нами дуэль — сил и нервов, терпения и знаний. Может, тебе повезет. Но помни, нет на земле создания отвратительнее и опасней Лешего…

…Сам пахан «малины» сидел в это время на Сезонке у потасканной, пьяной шмары, такой же старой, как сам Леший.

Она давно не пользовалась спросом у фартовых. Ей на замену появились молодые потаскушки, более нахальные, смелые, жадные. Они живо вытеснили Зинку из притона, выдворив в щелястую, кособокую пристройку. Кинули ей на пол обоссанный всеми потаскушками, по бухой, матрац, велели не соваться к ним ни по какой погоде.

Зинка, может, сдохла б с голоду иль примерзла б к матрацу в одну из одиноких, холодных ночей. Но о ней, вот удача, Леший вспомнил.

Рванув на себя скрипучую дверь, глянул на Зинку, свернувшуюся в клубок, и велел сявкам Сезонки перевести старую шмару в кайфовую хазу. Его послушались враз.

Леший сделал это не ради шмары, для себя. Уважал уют, пусть и временный. К молодым шмарам давно не ходил. Предпочитал потным постелям хорошую выпивку и закуску. Чтоб всего по горло и от пуза было.

Старая шмара тоже пожрать любила. А выпить — тем более. К тому же, не евши несколько дней, какая баба о мужике вспомнит? Вот и Зинка, едва сполоснув измятую рожу, — Леший приказал умыться — к столу кинулась.

Мела все подряд. Не разбирая, что ест. В пузе будто дыра появилась, какую скоро не заткнуть.

Леший смотрел на Зинку, думая о своем. Эту бабу он знал с молодости. Ни разу не подвела, не лажанулась. Она первая сказала пахану, что, перебрав спиртного, он разговаривает во сне. Отвечает на вопросы. А утром — ничего не помнит.

Зинка много раз выручала фартовых. Втихаря скупала у горожан документы покойников. Делала парики, накладные усы и бороды. Вот и в этот раз похвалилась перед Лешим, что не тратила время зря.

Устроившись уборщицей в парикмахерской, работала и на законников.

Правда, в парикмахерской не раз грозились выгнать пьянчужку за прогулы. Но желающих на ее место не находилось, и Зинку снова уговаривали вернуться на работу.

Вот и теперь Леший примерил искусно сделанный парик. Рыжий, как огонь. К нему — бороденка, будто из-под хвоста у коровы выдернута. Свалявшаяся, нечесаная, немытая.

Пахан на шмару исподлобья глянул. Та поняла:

— Заметано, могу отмыть. Ажур наведу. Но ты помни, ксивы на тебя какие? Ванькины. Сторожа. А он бороду не мыл, усы не чесал. Да и какой стремач себя холит? Все насквозь — ханыги! Он и сдох от денатурата. Перебрал. Только в гробу и отмыли. Первый раз в жизни, — лопотала баба.

— С чего взяла, что я по его ксивам дышать стану?

— Годами сходитесь. И харями. Тот такой же был, — выпалила Зинка.

— Тебе еще, лярва вонючая, про меня трехать! — двинул шмару по уху бережно. Та коротко взвизгнув, ругнулась беззлобно:

— Кикимора лысая, чтоб тебе волк муди откусил! Чтоб ты ежами до смерти срал, поганка гнилая…

Пахан похлопал шмару по спине примирительно:

— Не базлай, стерва. Кончай травить. А чтоб не сгнила от плесени, хватай вот, — дал пачку червонцев.

И, забрав липовые ксивы, сунул в карман пиджака.

Выпив с Зинкой, вышел к кентам, стоявшим на стреме на случай появления милиции. И сказал тихо:

— Нынче линяем. По железке. Пора материк тряхнуть. Приморились в Охе. Ксивы файные. С ними хоть куда. Передай кентам, чтоб бухали не пережирая. Матрос пусть билеты нарисует. На ночной…

Фартовые тут же исчезли. А Леший, засунув в саквояж Зинкин маскарад, вышел из барака, подышать на воздухе.

Пахан любил Сезонку. В этом районе города он частенько гостил вместе с кентами. Здесь его знали и берегли.

Вон опять какую-то приподдавшую бабенку сгребли налетчики. Сумочку вырвали, часы, серьги сняли, теперь и под юбку полезли.

Баба кричать пыталась. Да что толку? На Сезонке лишь блатарям помогут придержать бабу, чтоб не дергалась, глядишь, и самому перепадет, пусть и последним в очереди…

Леший усмехается. Он этим промыслом не занимался никогда. Не сдергивал обсосанных трусов с перепуганных насмерть баб. Он отнимал то, что можно было нажить, не посягая на тело и честь.

Да и потом понял, что делал правильно. Не насилуют фартовые. Берут лишь то, что само идет в руки.

А там, за углом, трясут блатари двоих парней. Из карманов даже мелочь выгребли. Курево отобрали. Сдернули часы, куртки. Хорошо, что не догола раздели. Навешали фингалов на память и отпустили по домам. Ребята что было сил, бегом, подальше от Сезонки припустили, во весь дух.