Таран - Сергей Зверев Страница 3

В его словах был резон. В тюрьме царит жесткая иерархия, нарушать которую не позволено никому. В первую очередь все сидельцы делятся на две основные группы. Это те, кто живет воровской жизнью, «по понятиям», и те, кто совершил преступление случайно, по пьянке или по глупости. «Честные воры» и «нормальные пацаны», именующие себя бродягами или каторжанами, занимают верхние ступени иерархии. Все остальные «пассажиры» расцениваются ими как шушера. Беда Тарана состояла в том, что он не относился ни к тем, ни к другим. Хотя кличку ему дали уважительную, громкую, но это был как бы аванс за прежние заслуги. Что дальше?

Похоже, настал момент определяться.

– Заясни ему, Паленый, – потребовал Каюк.

Чтобы не сорваться, Таран смотрел на свои руки, выложенные на стол. Пальцы норовили сжаться в кулаки, однако он им своевольничать не позволял.

Заключенные притихли, украдкой наблюдая за происходящим. Всем было любопытно, чем закончится разбор полетов. Даже бывший депутат Сатиков высунул голову из-под шконки, куда загнали его за неправильное использование ненормативной лексики. Хорошо еще, что не посадили на то самое, на чем он, как ему померещилось, видал своего оппонента в споре. Ну, это дело наживное, о чем проникновенно поется в одной хорошей старой песне. Все еще впереди, разденься и жди…

Таран помотал головой, прогоняя невеселые мысли. Его внимание вновь сосредоточилось на сидящих за столом.

Каюк бросил еще парочку предъяв и заткнулся, выжидательно глядя на Паленого. Тот молчал. Коренастый Матрос водил пальцем по столу, выписывая невидимые письмена. Грек и Винт, сидящие по обе стороны от Тарана, незаметно поигрывали мускулами, готовясь к самому неожиданному раскладу. Баламут тихонько отодвинул подальше видавшую виды гитару о четырех струнах. Дрянь инструмент, а жалко. Если кто-то случайно проломит в драке, другой гитары в тюрьме днем с огнем не сыщешь. Здесь каждая безделушка дорого стоит.

Все, кроме человеческой жизни.

Таран услышал, как урчит его желудок, сжавшийся в предчувствии схватки. Паленый открыл рот, но лишь для того, чтобы провести языком по пересохшим губам. Его кореша тоже молчали, неподвижные, как экспонаты в музее восковых фигур. Застыли на клетчатом тряпичном поле самодельные шашки… спертый воздух загустел, как кисель… оцепенели полуобнаженные зрители в грязных трусах и мятых спортивных штанах. Лишь тараканы продолжали бойко сновать по закопченному потолку, то и дело шлепаясь оттуда на стол. С треском раздавив одного из них кружкой, Паленый размеренно произнес:

– Не хочу огорчать тебя, Таран, но ты и впрямь неправильно себя ставишь в коллективе. Люди не понимают.

– Не понимают, – поддакнул Каюк голосом мультяшного шакала, увивающегося вокруг Шерхана.

Матрос, Грек и Винт наклонили головы в знак согласия. Баламут набросил на гитару одеяло и нервно засвистел сквозь щербатые зубы. На него шикнули.

– Ладно, – продолжал Паленый, – показал себя честным пацаном, проявил характер, заработал авторитет. А дальше?

Пять пар глаз вопросительно уставились на Тарана.

– Понятия не имею, – сказал он. – Человек предполагает, а бог располагает.

– О как! – крякнул Винт.

– На бога надейся, да сам не лоханись, – изрек Грек с таким глубокомысленным видом, словно получил погоняло в честь Сократа.

Матрос криво усмехнулся, переглянувшись с Баламутом.

– Ты бога в наши разборки не впутывай, мы тут и без него разберемся. – Паленый вставил в рот сигарету, прикурил от протянутой Матросом зажигалки, неспешно выпустил дым под стол.

– Со мной? – спросил Таран беспечным тоном человека, обсуждающего что-то абсолютно его не касающееся.

Паленый вперил в него тяжелый взгляд.

– Знаешь, почему к тебе отношение особенное? Когда спортсмены боговать пытались, – продолжал он, не дождавшись ответа, – ты за воров подписался и шушеру эту из хаты заставил выломиться. – Паленый затянулся дымом, задерживая его в легких. – Статья у тебя серьезная, перед ментами ты не стелишься, на подлянки кумовские не покупаешься. Уважаю. – Дым из его ноздрей потянулся к потолку, усеянному тараканами. – Но когда ты Каюка честного заработка лишаешь, это косяк, Таран. Конкретный косяк. – Паленый обвел взглядом свиту, после чего вновь уставился на Тарана. – Лох, он на то и лох, чтобы кормить братву. Зачем же ты его раскручивать мешаешь?

– Мы, между прочим, хавать хотим, – вставил Матрос.

– Вот он пусть и кормит!

Каюк ткнул пальцем в направлении Тарана. Тот не стерпел.

– Убрал граблю! – угрожающе процедил он и стиснул зубы, чтобы не произнести роковое слово «козел», вертящееся на языке.

Каюк опустил руку.

– Я тебя все равно подловлю, фраерок, – пригрозил он. – Крутым себя считаешь? Посмотрим.

– Кто не с нами, тот против нас, – развивал мысль Паленый, дымя сигаретой. – Это какой-то очень дельный пахан сказал, и я под его словами подписываюсь. Хочется со всеми удобствами в «купе» ехать? – Он кивнул на нижнюю койку Тарана, завешенную простыней. – Тогда соблюдай правила движения.

– Согласно купленным билетам, – некстати брякнул Грек.

– А не нравится тебе наша компания, перебирайся на пальму, куда обещал загнать честного каторжанина, – подытожил Паленый, подразумевая верхний ярус нар, предоставленный в распоряжение «пассажиров».

– Не по делу ты на Каюка наехал, – высказался Баламут.

– Он в своем праве, а ты? – поддержал Болт.

– Наш ты или нет? – спросил Матрос.

– Решай, – сказал Грек.

– Я сам по себе, – медленно произнес Таран.

– До завтрашнего утра, – сказал Паленый, хлопнув по столу корявой ладонью. – После подъема ты подходишь ко мне и четко говоришь, с кем ты по жизни.

– А если нет?

– Тогда мы за тебя решим, – пообещал Каюк. Его костистое лицо подергивалось, как будто он тайком онанировал под столом.

– Слыхал? – спросил Паленый.

Ответить Таран не успел. С верхних нар под решеткой спрыгнул юркий малый и протянул смотрящему тюремную записочку – маляву, полученную по сложному веревочному пути сообщения, проведенному между окнами.

– Тебе, – сказал он Паленому. – От шу-шу-шу…

Остальное было произнесено неразборчивым шепотом.

Паленый развернул скатанную в трубочку бумажку, пробежал глазами по карандашным строчкам и заметно изменился в лице. Матрос, внимательно наблюдавший за смотрящим, нахмурился. Остальные заерзали, как на иголках. Когда в глубине камеры началась какая-то возня, сопровождаемая руганью, Баламут метнулся туда, прихватив со стола вилку.

– А ну, полегла, ботва! – завопил он, страшный в своем внезапном истерическом припадке. – Еще кто вякнет, язык вырву и сожрать заставлю. Не видите, смотрящий над малявой кумекает?