Жить и умереть свободным - Сергей Зверев Страница 3

Зоновский бунт ни для Малинина, ни тем более для Чалого ничем хорошим закончиться не мог по определению. Ведь зэки наверняка бы попытались ворваться в ШИЗО, чтобы освободить товарищей по несчастью, которых в соседних камерах было с избытком. А уж тогда и лютого беспредельщика Чалого, и жалкого «козла» Малину ждала смерть от рук разгневанных арестантов, и хорошо еще, если недолгая и немучительная.

Вот и получалось, что единственным шансом спасти свои жизни был побег. Но как убежать с зоны, охваченной бунтом? А главное – куда? Ведь вокруг, насколько хватает глаз, – морозная заснеженная тайга, холод, безлюдье, бескормица и дикие звери… Да и менты наверняка будут из кожи вон лезть, чтобы отыскать беглецов! И уж тогда живым им вряд ли удастся выйти. Еще с гулаговских времен на Дальнем Востоке существует негласное правило: всех пойманных беглецов пристреливают «при оказании сопротивления».

И хотя слово «побег» пока не произносилось, оба арестанта думали о нем весь вечер, пока не заснули. А ночью проснулись от странного жара в камере. Спустя несколько минут в помещение медленно посочился едкий удушливый дым, какой обычно бывает от горящей резины. Вскоре прибежал испуганный контролер.

– Астафьев и Малинин, с вещами на выход! – свистящей скороговоркой скомандовал он. – Быстро, быстро…

– А что произошло, гражданин начальник? – непонятливо уточнил Чалый.

– Эти уроды только что ШИЗО подожгли. Сгорим ведь все на хрен! – контролер выглядел предельно обескураженным. – Или задохнемся. Давайте, давайте… Мне еще отвечать за вас!

Как и следовало ожидать, дальнейшего плана действий у контролеров ШИЗО не было. Всех без разбору арестантов, бывших в ШИЗО, просто выгнали из камер на коридор, а оттуда – во двор, в так называемую «локалку», то есть территорию, отгороженную от жилой зоны ячеистым забором, увенчанным густыми переплетениями колючей проволоки. Удивительно, но металлическая калитка была приоткрыта: видимо, перепуганный вертухай, сбегая от расправы, попросту забыл ее затворить.

Над зоной стояло огромное огненное зарево. Языки пламени штопором вкручивались в черный бархат неба. Мрачный багровый свет выхватывал из зимней полутьмы контуры горящего клуба, проваленные окна оперчасти. По серым от гари сугробам разметались огромные силуэты, словно атомные отпечатки на стенах Хиросимы. Со стороны «жилки» доносились агрессивные вопли, беспорядочные выстрелы перемежевывались с боевой матерщиной и металлическим лязгом. Донельзя агрессивная толпа громила абсолютно все, что еще было цело. Попытаться противостоять ей было совершенно бесполезно: это бы только подхлестнуло арестантов к новым безумствам.

Чалый, подняв воротник бушлата, чтобы его не узнали недавние жертвы, отошел в сторону, встав за полуоткрытой дверью. За ячеистым забором бежала толпа зэков: налитые кровью глаза, полураскрытые рты, факелы и палки в сжатых руках… В сугробе корчился в предсмертных судорогах кто-то из контролеров с огромным бордовым пятном вместо лица. За забором на «промке» что-то громыхнуло, и спустя мгновение яркие языки пламени взметнулись в таежное небо. Прозвучало несколько неуверенных пистолетных выстрелов, на которые наложились крики, а затем все стихло.

Несомненно, арестанты одерживали победу, но победа эта наверняка была временной. Не стоило и сомневаться, что бронетранспортеры спецназа Минюста уже приближались к мятежной колонии. Не вызывало сомнений и то, что расплата за бунт будет скорой и безжалостной.

Внезапно слух Астафьева рассверлил звук работающего на низких оборотах дизеля. Огромный бульдозер, заэкранированный широкими металлическими листами, шел прямо на забор, отгораживавший зону он КДП. Без особого труда проломив там широченную дыру, он выполз на контрольно-следовую полосу, смял несколько столбиков с «колючкой» и с механическим тарахтением пополз на еще уцелевшую вышку.

Это был шанс, который дается только однажды в жизни… Чалый понял: сейчас или никогда. Ведь теперь, в полнейшем бардаке, да еще ночью, он мог уйти с зоны практически незамеченным. Да и калитка из «локалки» была не заперта.

Хищно осмотревшись по сторонам, Астафьев бросился в сторону огромного пролома, в мгновение ока миновал контрольно-следовую полосу. Как ни странно, звуковая сигнализация даже не сработала – видимо, бульдозер успел-таки ее повредить.

Теперь следовало как можно быстрее преодолеть простреливаемое пространство до зарослей кедровника, темневших метрах в ста двадцати. Бежать следовало изо всех сил – прожекторы кое-где светили. Автоматчики, еще остававшиеся на уцелевших вышках, могли скосить беглеца в любой момент. Однако Астафьеву невероятно повезло и на этот раз…

Он успел среагировать раньше, чем короткая очередь пробарабанила у него над головой. Беглец просто свалился ничком, зарываясь всем телом в сугроб. Вибрирующей струной запел рикошет, чмокнуло дерево. До спасительных зарослей оставалось не более пятидесяти метров, и Астафьев преодолел это расстояние в один рывок. Обессиленный бегом и нервными потрясениями минувшего дня, он упал лицом в снег.

Нервы были взвинчены до последнего – прежде всего из-за осознания собственной беспомощности. Зверь, уходящий от егерей, и то был бы куда в более выгодном положении. У зверя – зубы, клыки, когти, а у Астафьева была лишь заточка, с которой он не расставался даже в ШИЗО. Теперь следовало немного отдохнуть и как можно быстрее рвать дальше.

И тут обострившийся слух беглеца различил, как совсем рядом сухо заскрипел снег под чьими-то подошвами. Качнулись мерзлые ветки, и огромная тень, отброшенная светом пожарища, упала прямо на Чалого.

Татуированная рука судорожно потянулась к заточке. Беглец пружинисто вскочил, но тут же опустил железяку.

Перед ним стоял Малина.

– Тьфу, чмошник поганый! – с облегчением выдохнул Астафьев. – Что ты тут делаешь?

– А я… с тобой, – промямлил запаленный стукач.

– Что значит «со мной»?

– Ну, ты побежал, и я побежал.

– На хрена?

– Ты ведь сам сказал, что нас тут порежут…

– И что мне с тобой теперь делать? На зону иди, паучина, в свой «козлячий» отряд!

Лицо Малинина в одночасье сделалось виноватым. Казалось, еще чуть-чуть – и он бухнется перед Чалым на колени и оближет его «прохоря».

– Кеша, не бросай меня, пожалуйста! Мне теперь обратно пути нет. И за побег добавят, и зэки эти страшные… просто на части порвут! Я все-все-все буду делать, во всем помогать!

Астафьев прищурился, размышляя. Конечно, помощник из Малинина был как из говна пуля. Однако бежать вдвоем все-таки веселей, да и Малину в случае чего можно было бы припахать, а потом коварно подставить и бросить. Ведь этот арестант отличался недалеким умом и очень уступчивым характером.

– Хрен с тобой, – Чалый презрительно сплюнул в сугроб. – Ладно, беру. Только говорю сразу: в случае чего – порешу тебя тут, в тайге, и закопаю, на хрен, в сугробе. Я сказал, ты слышал! Пошли, паучина…

* * *