Рукопись Платона - Андрей Воронин Страница 29

— Ну, о разбойниках, пожалуй, можно забыть, — с улыбкой возразила Мария Андреевна. — Правда, двоим удалось ускользнуть, но не настолько же они глупы, чтобы сидеть на месте и ждать, когда мои егеря нападут на их след!

— А ваши егеря ищут этих бандитов? — склонив по-птичьи голову к плечу, поинтересовался немец.

— Разумеется, Павел Францевич, как же иначе? И как только они нападут на след, я немедля вызову воинскую команду. Нельзя позволять каким-то негодяям бесчинствовать в округе, наводя страх на ее обитателей. Уж коли Господь даровал мне власть над людьми, так я просто обязана их защитить.

— Майн готт, как это верно! Как это благородно и возвышенно! Вундербар! Фройляйн Мария, в моем лице вы имеете самого горячего поклонника! Какое величие, какая великолепная простота! Право, не знаю, чем я смогу вам отплатить.

— Полноте, Павел Францевич, о какой оплате вы говорите?

— Это русский язык, — развел руками Хесс. — Я хочу говорить одно, абер говорю совсем другое... О найн! — вскричал он, предвосхищая предложение княжны. — Нет, нет и нет! Не надо говорить со мной по-немецки. Ни слова по-немецки, гут? Я говорить все время по-русски для тренировки, а вы мне поправлять.

— Меня поправлять, — автоматически поправила княжна.

— Вот видите! Данке шон, спасибо. Я убежден, что в России нужно говорить по-русски, в Италии по-итальянски... и так далее. Разве нет?

— Наверное, — неуверенно согласилась княжна. — Но это очень затруднительно. Нужно быть настоящим полиглотом, чтобы следовать вашему правилу и не испытывать затруднений.

— Нужно сидеть дома, и тогда никаких затруднений не возникнет — по крайней мере, с языком! — смеясь, воскликнул немец. — Клянусь вам, фройляйн, я ненавижу путешествия и, если бы не кузен Петер, ни за что не покинул бы родного Дюссельдорфа! Впрочем, я должен быть ему благодарен, ибо по воле этого самонадеянного мальчишки и его папаши-профессора имел великую честь познакомиться с вами!

— Вы мне льстите, Павел Францевич, — с улыбкой сказала княжна. — Я вовсе не так бескорыстна, как вам кажется.

— Найн? — удивился немец.

— Нет, Павел Францевич. Увы! Помните, тогда, на мосту, узнав, кто вы, я говорила, что у меня есть для вас работа?

— Не помню, — честно признался Хесс. — Тогда на мосту я был чересчур впечатлительный, чтобы запомнить детали.

— Чересчур впечатлен, — поправила Мария Андреевна. — Но, несмотря на это, я все-таки возьму на себя смелость обратиться к вам с просьбой. Ведь вы не обидитесь, правда?

— Майн готт, нет! Натюрлих... э-э-э... разумеется, нет! Я целиком в вашем распоряжении.

Княжна в некотором смущении прошлась по залитой полуденным солнцем комнате, выглянула в открытое окно и повернулась к нему спиной, устремив на немца просительный взгляд.

— Я понимаю, что у вас очень много работы, — сказала она, — но, быть может, вас не затруднит задержаться здесь на несколько дней и сделать увеличенную копию с портрета моего деда, князя Александра Николаевича Вязмитинова? Я хотела бы украсить ею этот дом, а то здесь как-то пусто.

Немец закряхтел и поскреб пятерней лысую макушку.

— Майн готт, вот так просьба! Боюсь, речь здесь пойдет не о нескольких днях задержки, а о нескольких неделях. Бог мой, что я говорю! — воскликнул он, спохватившись. — Конечно же, да! Я согласен, фройляйн Мария. Кузен Петер не станет на меня сердиться, особенно когда узнает, в каком приятном обществе я провел эти недели.

— Большое вам спасибо. Я хорошо заплачу, — сказала княжна.

— Майн готт, зачем говорить о деньгах? Вы не должны унижать себя подобными разговорами, милая фройляйн Мария. Найн! Нет! Это сказано про вас, фройляйн. Что же касается оплаты, то я буду рад любой безделице, если получу ее из ваших прелестных ручек.

С этими словами он галантно опустился на одно колено и припал своими пухлыми губами к руке княжны. Марию Андреевну стал разбирать смех: она никак не могла привыкнуть к тому, что этот шумный колобок обладает не только удивительным проворством, но и неожиданной при его комплекции гибкостью. В самом деле, попробуйте-ка сложить пополам шар! Это трудно, ибо у шара нет талии; тем не менее шарообразное тело Пауля Хесса то и дело легко сгибалось в не лишенном изящества поклоне.

— Кстати, о ручках, — сказала она, погасив улыбку, которая могла показаться гостю неучтивой. — Быть может, вы не откажетесь дать мне несколько уроков рисунка и живописи? В детстве у меня были недурные задатки, но в последние годы я настолько занята, что о рисовании пришлось забыть.

— Это очень печально, — сказал Хесс, легко поднимаясь с колен и благожелательно улыбаясь княжне. Несмотря на жесткие складочки, шедшие от крыльев носа к губам, и порою появлявшееся в глазах холодное рыбье выражение, которое так поразило при встрече Вацлава Огинского, улыбка у немца была обезоруживающая и беззащитная, как у проказливого, но милого младенца. — Майн готт, фройляйн Мария! Вы замечали, что наша жизнь состоит из потерь, и лишь отчасти из находок? Да и то, что мы находим, впоследствии все равно почти неизбежно теряется — друзья уходят, знания стираются из памяти, деньги протекают сквозь пальцы. Грешно пренебрегать даром, ниспосланным вам Господом! О, искусство! Искусство имеет божественную суть, оно приближает нас к Создателю.

— Однако, — улыбнулась княжна, — отцы-иезуиты, от которых вы сбежали, успели основательно напичкать вас знаниями. Ведь вы только что процитировали Платона!

— Ха! — самодовольно воскликнул немец. — Напичкали — вот правильное слово. Я бы даже сказал, нафаршировали знаниями, как утку яблоками. Что же до Платона, то своего противника надобно хорошо знать.

— Противника? — княжна удивленно подняла брови. — Но простите, Павел Францевич, чем же вам не угодил Платон?

На какое-то мгновение лицо немца приобрело растерянное выражение, но тут же снова расплылось в улыбке.

— Противника? — переспросил он. — Я сказал «противника»? Майн готт, этот русский язык!.. Я имел в виду, конечно же, предшественника — того, кто жил до нас, на чьей философии в большой степени построено наше мировоззрение. Ферштейн зи? Вы меня понимаете?

— Признаться, не совсем, — сказала Мария Андреевна. — Впрочем, никто не может запретить вам быть противником Платона, и даже самым ярым. Платону это, полагаю, безразлично, а уж мне-то и подавно.

— Надеюсь, — со смехом проговорил немец. — Майн готт, знали бы вы, как я на это надеюсь! Скажу вам по секрету, драгоценная фройляйн Мария, что прекрасные девицы, ведущие с мужчинами ожесточенные философские споры и доказывающие преимущества, скажем, платонизма перед иными философскими системами, вызывают у меня испуг.

Майн готт, меня пугают даже мужчины, спорящие о столь отвлеченных и ненужных вещах, как философские школы, приказавшие долго жить много столетий назад. Тот же Платон совершенно справедливо замечал, что спорщикам нет дела ни до истины, ни до сути; их вдохновляет лишь возможность любой ценой одержать победу в бессмысленном споре. Посему, любезная фройляйн, я очень надеюсь, что до философических споров у нас с вами не дойдет.