Путевка в «Кресты» - Борис Седов Страница 29

Стоило Ольге выйти из палаты, как тишину тут же разорвал восхищенный возглас:

— Во блин, Костоправ, ты даешь! Да ты не Костоправ, ты Супермен. Чё ты, брат, сделал такое с нашей неприступной Ольгой Владимировной, что она перед тобой вся на цырлах? Как кошка, выгнула спинку.

Я приподнялся на локтях, чтобы посмотреть, кто такой там меня знает.

— Лежи, брат, лежи, сейчас подойду. — С кровати, установленной напротив моей у другого окна, приветственно махнул рукой парень примерно того же возраста, что и я. Он спустил ноги на пол, шлепая задниками домашних тапочек, пересек проход, разделяющий два ряда шконок, и ткнулся узким задом туда, где только что сидела Ольга.

— Здорово, братан. — Парень протянул мне богато украшенную наколками лапу. — Я Миха Ворсистый. Смотрю здесь за всем этим сбродом.

— Откуда знаешь меня? — поинтересовался я, когда мы обменивались крепким рукопожатием.

— То есть как?.. — искренне удивился Ворсистый. — А кто про тебя не знает? И здесь, и в корпусах. Вся тюрьма только о тебе и говорит.

«Да, точно, — сообразил я. — Тюремный телеграф. — И ухмыльнулся про себя: — Не удавалось на воле, так прославился здесь».

— Ты, слышь, как… — тем временем бубнил Миха. — Как себя чувствуешь? Ништяк? Если хреново, так тока скажи, я отвалю.

И только я призадумался, а не сказать ли ему такое на самом деле, как это сделала за меня Ольга.

— Ворсиков! — рявкнула она, появившись палате. В руке медсестра держала стойку для капельниц, на которой были закреплены две бутыли с лекарствами. — А ну, брысь на место! Не успел человек в себя прийти, как у него уже гости.

Ворсистый проворно — даже слишком проворно — подскочил и устремился к своей кровати. Но по дороге за что-то запнулся и, как ветряк, несколько раз широко взмахнул длинными худыми руками, но на ногах устоял. Высоко вверх подлетел нарядный зеленый тапок с помпончиком и шлепнулся на одного из доходяг. А Миха, подогнув, как цапля, ушибленную ногу, замер возле своей кровати и длинно пустил все по матушке. Палата дружно заржала. Даже строгая, неприступная Ольга Владимировна позволила себе улыбнулся. И я не сдержался… И тут же меня скрючило от нечеловеческой боли. Я вцепился в край одеяла руками, зажмурил глаза и с огромным трудом сумел не застонать…

Наверное, мне потребовалось не меньше минуты на то, чтобы прийти в себя. Наконец я поглубже втянул в себя воздух и с трудом размежил веки. И первым, что увидел, было испуганное личико Ольги. Симпатичное, несколько кукольное личико. Большие — даже неестественно большие — темно-зеленые глаза, прямой носик, пухлые яркие губки. На вид ей было лет двадцать — не больше. «Странно, — подумал я, — и что ее держит здесь, в этом грязном тюремном стационаре? Неужели лишь мизерные надбавки к зарплате, кое-какие почти незаметные льготы и увеличенный отпуск? Впрочем, при доле старания и проворства из этой больнички можно сделать для себя золотое дно».

— Эй, ты живой? — испуганно прошептала Ольга и дотронулась до моей щеки. — Позвать врача?

Я заставил себя улыбнуться и пожаловался:

— Мне еще нельзя смеяться.

— Конечно, — облегченно согласилась Ольга и начала возиться с капельницей.

Вставив мне в вену иглу и закрепив ее двумя полосками пластыря, она, как бы извиняясь, посетовала:

— Мне надо идти. Работы невпроворот. А ты поспи. Там, в лекарстве, — она кивнула на стойку — снотворное. Если эти герои будут мешать, посылай их подальше. Насколько я в ваших делах понимаю, тебя сразу послушают. А я потом подойду. — И, уже обращаясь к Ворсистому, громко распорядилась: — Ворсиков, пригляди-ка за капельницей. И следи, чтоб никто рядом с Разиным не крутился. Пусть отдыхает.

И ушла. А Миха Ворсистый похлопав меня по ноге, радостно сообщил:

— Ща, Коста, все будет ништяк! — И заорал во всю глотку: — Ша, доходяги, закрылись! Слышали, чтоб не мешать? Султан отдыхает! У султана гарем, ему ночью трудиться! А пуза еще не срослась! Нада с этим спешить! Нада поспать… — Он бродил по палате и «наводил порядок». Кого-то пнул, у кого-то что-то забрал. Разогнал всех по кроватям. — …Тихий час! Ша, выключаю свет! Все ништяк, Коста. Спи. Никто ничего…

Я закрыл глаза и, действительно, начал стремительно засыпать. В каком-то сумбурном круговороте закружились вокруг меня бездонное небо, безбрежные луга и могучие леса. И Ангелина. Я пригляделся внимательнее. Нет, это была не Ангелина. У этой девушки были иссиня-черные волосы. Как вороново крыло.

И тут я сообразил, что это Ольга. Девушка, с которой я познакомился меньше часа назад. И вот она мне уже снится. Интере-е-есненько! Что-то уж больно скоро. Такого со мной еще никогда не бывало. Такого со мной не должно быть вообще! Хотя… если принимать во внимание экстремальные условия, в которых я оказался, и предательство Ангелины, о котором узнал накануне… М-да, выходит — клин клином? Черт с ним, пусть будет так. Вот только не стоит обольщаться насчет того, что у меня, уголовника, выгорит что-нибудь с этой девицей. Дрочить — вот и вся любовь, которая прописана мне на ближайшие годы. Интересно, на сколько? Самый злободневный вопрос.

Вот так. Я спал и во сне трезво размышлял о своей жизни. Наверное, какого-то хитрого снотворного закачала мне в капельницу Ольга.

А может, еще и приворотного зелья? Уж слишком быстро я в нее влюбился.

* * *

— … И вот, получаеццы, что камера с пидерами оказалась как раз через стенку с бабской. Ну, стенка — эта тока так говорится. Не стенка. Стенища! Короче, Бог знает что…

— Не поминай всуе, падла!

— Ага, хорошо… Короче, пес знает что. Толщины в ней было полметру, не меньше. — Где это было, гришь?

— Да где-то в Сибири.

— Вот бля-а-а…

— Дык слушайте дале. Когда-то труба там была, в этой стенище. Потом трубу вынули, а дыру заложили известкой. И вот пидеры, значит, про это пронюхали и ну эту дыру колупать. К бабам, короче. Проколупали…

— Чё, шмонов там не было?

— Не кажин же день… Дык вот, проколупали дырочку узеньку, стакан еле пролазит. Бабы на той стороне рады, дурехи, конечно. Да тока базарят: «Чё проку? Через таку нору хрен чё получиццы». А пидары им: «Нет, — грят, — мы придумали». И начали оне вот такой херней занимаццы. Сперва какой-нибудь пидар руку в эту дыру сует, а с другой стороны одна из баб ему подставляеццы, и вот он ее ну нахерачивать! Пока тая не кончит. Опосля поменяюццы, и уже баба ему дрочит.

— Ништя-а-ак!!!

— Потомока так же другая пара. И так круглые сутки, как на конвейере.

— А мусора?

— А чё мусорам? Чё оне могут увидеть? Hу лежит кто-то там на нарах, да и лежит. А куды рука евона идет, и не поймешь.

— Ага-а…

— И, значицца, все это так продолжалыся несколько суток. Пока такая херня не случилыся. Был там толстый один такой.