Пощады не будет никому - Максим Гарин Страница 26

Юрий Михайлович Прошкин в тот момент, когда его жена садилась в машину, направляясь в гости, поднимался в лифте на четвертый этаж дома на Цветном бульваре. Именно там, в тридцать девятой квартире, он должен был встретиться с одним очень богатым человеком, тесно связанным с преступным миром, — с известным московским адвокатом, ведущим дела самых крупных авторитетов воровского мира.

Позвонив в дверь, Юрий Михайлович прикоснулся к галстуку, словно бы проверяя, плотно ли стянут узел.

Глазок на мгновение погас, затем дверь открылась, открылась широко — так, как встречают дорогого гостя или очень важную персону.

— О, Юрий Михайлович! Ты, как всегда, пунктуален.

Хоть часы сверяй!

— Да, не люблю опаздывать, — пожимая холеную руку адвоката, произнес прокурор.

— Ну проходи, проходи… Я почему позвал тебя домой, думаю, здесь никто нам не помешает обсудить детали и все взвесить.

— Надеюсь, — сказал Юрий Михайлович.

— У меня дома надежно.

В квартире, кроме хозяина, не было никого. Негромко играла музыка, стол был сервирован на двоих. Дорогая посуда, роскошная закуска, шикарные вина.

Раздевшись, повесив пальто на плечики и спрятав его в шкаф из карельской березы, Юрий Михайлович прошел в гостиную.

— Присаживайся, где тебе будет удобнее.

— Найду, где сесть.

Адвокат, маленький, лысый, в очках, без пиджака, в подтяжках на округлых плечах, был суетлив. Юрий Михайлович догадался, что Прохальский волнуется.

«Да, просить будет о многом, если он так расстарался».

— Присаживайся, присаживайся за стол, Юрий Михайлович. Ты что, меня стесняешься?

— Да нет, не стесняюсь, одним же делом занимаемся, — Прошкин держал в руках портфель..

— Давай свою сумку, что ты с ней не расстаешься?

Что у тебя там, магнитофон?

— Конечно, — съязвил прокурор, — Тогда включай.

— Я его еще на лестнице включил, — улыбнулся Прошкин, показывая ровные, белые зубы без единого заметного изъяна.

— Что, Юрий Михайлович, вина или водочки?

— Давай лучше сразу к делу.

— Что ж, к делу так к делу.

Адвокат подошел к секретеру, выдвинул ящик и извлек пухлую папку, которая казалась безобразной в этой изящно оформленной квартире. Папка была из серого картона, потертая, захватанная руками, испещренная всевозможными надписями.

— Вот, собственно говоря, наше дело. Думаю, ты его знаешь не хуже меня, — адвокат положил папку на низкий журнальный столик с изящно выгнутыми ножками, толкнул мягкое кожаное кресло. — Присаживайся, здесь тебе будет удобнее. — Затем включил торшер, свет которого упал точно на стол.

Юрий Михайлович посмотрел вверх на высокий лепной потолок, на бронзовую люстру с холодно искрящимися хрустальными слезками.

— Если желаешь, включу и верхний свет.

— Да нет, света хватает.

— Тогда смотри.

— А что мне смотреть, я это дело наизусть знаю. Мне тебя послушать надо.

— Во время защиты, Юрий Михайлович, я хочу обратить внимание…

— Погоди, — сказал Прошкин, — я знаю, о чем ты будешь говорить. О трудном детстве, о родителях-пьяницах, о детском доме и вообще о всей этой херне, которой ты так любишь пользоваться, чтоб выжать слезу у тех, кто соберется в зале.

— Нет-нет, Юрий Михайлович, ты меня не понял, я хочу, чтобы ты об этом говорил, а не я.

— Ты что, с ума сошел?

— Нет, я не сошел с ума. Слушай…

— Борис Борисович, ты же знаешь, что твой клиент — это сволочь, это отребье, его даже расстрелять мало, если быть честным.

— Ну зачем же ты так? Смертная казнь у нас почти отменена, и стрелять его никто не станет.

— Может, и отменена, но он достоин пули в затылок.

Это еще будет самым малым за все его дела.

— Я понимаю, он сволочь, мерзавец, подонок.., и вообще, от таких людей общество надо освобождать. Таких детей надо убивать еще при рождении, сбрасывать в пропасть.

— Вот именно, — сказал Юрий Михайлович Прошкин, постукивая пальцами по толстой папке.

— Но ты же знаешь, какие люди стоят за ним, знаешь, под кем он ходит.

— Ну, допустим, не знаю, а догадываюсь.

— Если не знаешь или не хочешь знать, тогда и не надо.

— Борис, давай сразу к делу.

— Что ж, давай.

— Сколько пообещали тебе? — сдвинув брови и даже не моргнув своими зеленовато-серыми глазами, посмотрев на адвоката, спросил Юрий Михайлович.

— Мне платят отдельно.

— А мне? — спросил прокурор.

— И тебе тоже.

— Ему светит одиннадцать лет.

— Зачем ты так сурово, Юрий Михайлович? Какие одиннадцать?

— Восемь.

— Тоже много.

— Семь.

— А лучше шесть.

— Я понимаю, шесть лучше, а еще лучше его вообще отпустить.

— Ну, об этом разговор не идет, все-таки два убийства с отягчающими.

— Вот и я говорю — одиннадцать лет, меньше я никак не могу попросить.

— Как это не можешь? Закуривай, закуривай, — Борис Борисович подвинул золоченый портсигар и дорогую зажигалку к прокурору.

— Я эти не курю.

— А ты попробуй, египетские, таких днем с огнем в Москве не найдешь, на ценителя.

— Тебя ими бандиты снабжают?

— Какая разница, кто меня снабжает, вот цепляться любишь!

— Люблю, — признался прокурор.

— Ты попробуй закури. А может, хочешь с травкой попробовать?

— Да пошел ты… Может, ты мне еще в портфель пару пакетиков подбросишь?

— Брось ты, брось ты, Юрий Михайлович, мы же солидные люди.

— Глядя на тебя, сомневаться начинаешь.

Адвокат, к которому приехал Юрий Михайлович Прошкин, был полнейшим мерзавцем, защищал бандитов с таким рвением и с такой яростью, словно бы они все бы ли его кровными детьми, может, правда, незаконнорожденными. Умело принимал от них взятки, чтобы передать прокурору и судьям. И бандиты преданность адвоката ценили, отбоя от всевозможных предложений у Бориса Борисовича не было. Ему оставалось лишь выбирать то дело, за которое больше заплатят.

— Сорок, — вдруг постучав пальцем по рифленой крышке портсигара, сказал Юрий Михайлович Прошкин.

— Да ты что!