Охота на изюбря - Юлия Латынина Страница 25

Черяга много удивительных вещей слышал от Извольского, но эта, пожалуй, перешибла все прочие.

Ни он, ни Извольский даже отдаленно не могли представить, какие беды свалятся на их голову из-за случайной аварии на шоссе. Извольский занимался заводом с семи утра и до двенадцати вечера. Субботу он проводил в офисе, а воскресенье – с бумагами дома. Не было ни одной вещи на заводе, которая могла совершиться без ведома Извольского. Влюбленному человеку трудно было выдерживать подобный график.

А это значило, что в тот момент, когда над АМК сгущались невидимые ни Черяге, ни Извольскому тучи, гигантский механизм, чьи связи не уступали по сложности человеческому мозгу, внезапно утратил безраздельное внимание своего руководителя. Это было бы все равно как если бы пилот самолета, входящего в штопор, выбрал это время, чтобы перекинуться в картишки.

Отослав Черягу от греха подальше, Извольский вернулся к Ирине.

– Вы куда ехали? – спросил он. Голубые его глаза глядели на девушку внимательно и довольно откровенно.

– Я… на дачу, на Калужское шоссе, понимаете, у меня там бабушка…

Извольский поджал губы. Через десять минут в Белом Доме начиналась встреча по поводу введения экспортных пошлин на металл, на встречу он явно опаздывал, но это плевать, встреча была полупредварительная, Неклясов и без него знает, что говорить. А вот на что Извольский надеялся, так это на то, что девушку можно будет подвезти. Но Ирине было не в центр, а совсем наоборот.

– Миша, – крикнул Извольский, – отвезешь девушку куда скажет, а тачку пусть Серега дотащит… Куда вам машину довезти, Ирина?

Ира задумалась, и в этот момент в кармашке Извольского зазвонил телефон. Это был Неклясов. Он звонил от проходной Белого Дома. Неклясов любопытствовал, долго ли патрону осталось ехать. Извольский внезапно разозлился.

– Ну что вы как груднички? – грубо сказал Извольский, – сами ничего не трепыхаетесь, чуть что – тятя! Тятя! Ты что, не в курсе проблемы? Сам им все скажешь.

Упрек Извольского был более чем несправедлив, потому что Сляб всегда все делал сам, всегда прикидывал ход частных переговоров против одному лишь Извольскому ведомого голографического лабиринта финансов завода, и если кто-то осмеливался без него закупить хоть рулон туалетной бумаги для офиса, – этому энтузиасту самодеятельности был обеспечен как минимум основательный втык. Что же касается белодомовских чиновников, – то разъяренный рык по поводу налоговой грабиловки им полагалось выслушивать исключительно от стального короля России, а вовсе не от управляющего какой-то филькиной конторой под названием «АМК-инвест». И намеки насчет поддержки сторонников снижения налогового бремени тоже не Неклясов должен был раздавать. Поэтому Неклясов ошеломленно помолчал в трубке, а потом осторожно справился – когда босс планирует прибыть?

– Не знаю, – ответил Извольский, – у меня дела.

Сунул в карман трубку и вернулся к Ирине.

– Знаете что? Давайте я отвезу вас на дачу.

Ирина опустила глаза. Ей не очень нравился этот человек со слишком толстыми плечами и слишком тяжелым взглядом, и она прекрасно видела, что ему на выручку понаехала целая куча иномарок, и почему бы ему не посадить ее в машину, и все? Но отказаться возможности не было. Ирина помнила лицо Извольского и бешеный крик «Вылазь, козел!», и что-то подсказывало Ирине, что непритворная любезность нового знакомого может так же легко обернуться дикой яростью, и тогда… господи, страшно себе представить, что тогда! Интересно, сколько стоит этот в штопор закрученный «Мерс»? Ирина понимала, что не одна она виновата в аварии, что «Мерс» шел слишком быстро, но разве в таких случаях это важно?

Извольский сел за руль большого серого «Сааба», а покалеченную «Шестерку» прицепили к утконосому джипу. На «Мерседес» людей не хватило, его так и бросили у обочины; впрочем, Ирине казалось, что наверняка сейчас кто-нибудь подъедет и о «Мерсе» позаботится.

«Сааб» стелился над дорогой необыкновенно быстро и плавно, Ирина, которая всю жизнь ездила по Калужскому шоссе в своем трескучем жигуленке, не могла не подивиться балетной поступи иномарки; впрочем, дача была близко от города, шоссе скоро кончилось, и «Сааб» свернул на проселок, опасно ныряя низким брюхом в обширные лужи и трещины полуистлевшей бетонки.

Пока они ехали, Извольский начал расспрашивать Ирину. Она оказалась историком, и не школьным, а университетским, с законченной в прошлом году аспирантурой и диссертацией по итальянским торговым городам, и от испуга она говорила довольно много и занимательно, то ли желая произвести на Извольского впечатление, то ли, наоборот, надеясь подчеркнуть, что она – не такая, что ее интересует Флоренция XIV века, но никак не Россия века XX, и уж тем более не интересует ее конкретный обитатель России по имени Вячеслав, а по фамилии Извольский (Сляб представился). Она объяснила, что едет на дачу, потому что там бабушка Настя, которая ни за что не желает перебираться в Москву раньше декабря, и Извольский уже заранее проклял эту неведомую старуху, которая помешает им с Ириной остаться вдвоем.

– А вы чем занимаетесь? – спросила она, когда «Сааб» уже сворачивал в последнее коленце проселка.

– Металлом, – ответил Извольский.

– Торгуете?

– Я директор Ахтарского металлургического комбината.

По взгляду Ирины Извольский понял, что она понятия не имеет, чем АМК отличается, к примеру, от издохшей чулочно-носочной фабрики, – точно так же, как он, Извольский, не в силах отличить какого-нибудь Медичи от какого-нибудь Черчи или Донати, и это обстоятельство, вместо того чтобы взбесить, неожиданно развеселило его.

Дача оказалась в точности такой, какой ее и представлял себе Извольский: одноэтажной деревянной халупкой в садоводческом товариществе, с дымком, вьющимся из трубы, необыкновенно ухоженным и оттого по осени почти голым участком и толстой маленькой таксой, которая приветствовала незнакомую машину захлебывающимся лаем.

На лай таксы на крыльцо вышла старушка, и Извольский внезапно успокоился: старушка была тоненькая и ветхая, словно полуразмытая водой акварель, и Извольскому сразу показалось, что они с Ириной все-таки на этой даче одни, а старушка – ну это уже вроде как фамильный призрак в стенах замка, не третий лишний и не свидетель.

Ирина принялась объяснять бабе Насте, что приехала на машине знакомого, чтобы не волновать ее рассказом об аварии и прочих вещах, но баба Настя явно не слышала почти ничего и не волновалась, а просто улыбалась Ирине и Извольскому и наверняка даже не отличала «Сааба» от «Жигулей».

Ирина вынула из багажника «Сааба» два пластиковых пакета с едой, предусмотрительно переложенных ею из побитых «Жигулей», и Извольский запоздало ругнулся, что не заехал в магазин и не накупил чего-нибудь более вкусного, чем в этих старых пакетах.

А Ирина уже хлопотала где-то на кухне, и на маленькой террасе дачи пахло собакой и котом, откуда-то вдруг пошел мелкий, тонущий в тумане дождик, и баба Настя очень громко сказала Извольскому, чтобы он снимал ботинки и шел пить чай.