Большая стрелка - Илья Рясной Страница 24

Он как кошка спрыгнул следом, мягко, пружиняще приземлился.

— Вставай! — он поднял девчонку.

Тут им повезло. У ларька через дорогу стояла серая «Волга», парень пил «пепси», врубив на полную мощь динамики. Он наслаждался тем, что сидит на виду у всех в новой «Волге» с противотуманными фарами и слушает музыку. В такт новой песне «Мумия тролля» барабанил ладонью по рулевому колесу.

— Подвинься, сынок, — Гурьянов вышвырнул его с водительского кресла и кинул на газон, как надоевшего котенка.

— Э! — крикнул парень, приподнимаясь.

Гурьянов распахнул дверь, толкнул в салон девушку, ударил в грудь парню, пытавшемуся подняться с газона и вступиться за свою собственность.

Хлоп, хлоп — два выстрела из Макарова. С козырька дома стрелял парень в кожаной куртке.

Но он припозднился. Ключи были в замке зажигания. «Волга» рванула вперед.

Еще два выстрела.

Все, парень, свою добычу ты упустил.

Вика съежилась на заднем сиденье и только всхлипывала. Ее бил колотун. Зуб на зуб не попадал, как при морозе. Теперь это не была деловая, неприступная дама. Это была перепуганная девушка, которая отдалась на милость победителя.

— Бывали дни веселые, — улыбнувшись, пропел Гурьянов, выруливая на трассу перед носом трейлера и наддавая газу.

В зеркало заднего вида было видно, что Вика смотрит на него, как на привидение.

После того как расстреляли Саида, поползли смутные слухи, что появились новые крутые, которые могут решить разные вопросы. Дядя Леша был прав. Репутация в этом мире значит немало. К ним стали обращаться все чаще — выбить деньги, поставить конкурента на место. Потом начали предлагать взять фирму под покровительство и отшить жадных претедентов держать крышу.

Руднянские прибарахлились. Прикупили автомобили. И однажды, решив передохнуть от праведных трудов, всей командой укатили на Кипр. Через три месяца, к зиме, отправились покорять Таиланд, где опробовали хваленых таек. Художник с ними никуда не ездил. Он терпеть не мог таких колхозов. И, положа руку на сердце, терпеть не мог и своих корешей, про себя именуя их не иначе, как рвань и быдло.

Ему нравилось одиночество. Ему нравилось оставаться один на один с ватманом и тушью и выкликивать живущие в дне образы. А еще он пристрастился рисовать карикатуры. Онажды собрал их и отправился в газету «Вечерний Ахтумск». Странно, но, перешагивая через ее порог с папкой рисунков, он ощущал себя гораздо неувереннее, чем когда шеей пер на острие финки.

— Ну что ж, — кивнул редактор отдела иллюстраций. — Юмор у вас, молодой человек, немножко мрачный. Но сделано хорошо. Вы учились где-то на художника?

— Не пришлось.

— Но рука профессионала чувствуется. Будем сотрудничать.

Тем временем город раздирали мафиозные войны. Гремели, уже ставшие привычными взрывы. В реке находили трупы с привязанными на ноги гирями. Но руднянские умудрились, кроме пары разборов с мелкими шайками, не попадать в переделки. С самого начала порешили отстегивать в общак Балабану, смотрящему, поставленному на город для пополнения воровского блага — так именуют общак.

Хошу магнитом тянуло к воровским авторитетам, он млел, когда его вызывали на участие в сходняках, когда сам Балабан говорил, что Хоша — человек для воровского блага полезный. Художник же убеждал его не лезть в эти дела. Воры не находили согласия между собой и могли втянуть многих в свои междоусобные войны. Как раз начался разбор по понятиям между положением Балабаном и Васей Хилым, претендовавшим на эту же роль и утверждавшим, что нынешний положе-нец живет не так, как надлежит жить настоящему положенцу.

— Надо за Балабана подписаться, — говорил Хоша. — Он по понятиям живет. Закон знает. А Вася Хилый — козел. Настоящий козел. Кроме дури — никаких достоинств.

— Не лезь туда, Хоша, — посоветовал Художник.

— Как?

— Это не наше дело. Кто будет смотрящим, тому будем платить.

В отличие от Хоши, Художник никогда не восторгался тюремной романтикой, не переносил тюремные песни и жаргон. Он знал цену всему этому. Знал цену заверениям о справедливости воровского уклада. Законы на воле и за решеткой — примерно одни и те же, только на зоне они не прикрываются ложью и лицемерием, там просто и ясно написано — человек человеку волк. И ничего боле…

Начинался как раз большой разбор. Балабан пытался подключить руднянских к выяснению отношений с Хилым, заручиться их моральной, а то и физической поддержкой — хоть и небольшие авторитеты, а все-таки сила.

— Вот что, едем отдыхать на юг. В Крым, — сказал Художник, узнав обо всем. — Там сейчас лучшее время…

— Ты чего, в песок крымский зарыться предлагаешь, когда такие дела? — возмутился Хоша. — Да нас в городе зачморят после этого.

— А Художник ведь по делу говорит, — сказал дядя Леша. — Мне бы кости старые погреть слегка. И винца крымского отведать. Я-за…

Спорили долго. Наконец Хоша махнул рукой:

— Ну смотрите. Если что — ты, Художник, в ответе.

— А кто ж еще, — кивнул тот.

После разбора с Саидом в команде на Художника стали смотреть совершенно по-иному и его слово приобрело другой вес. Он не раз видел, что его стали бояться. У каждого осталось в памяти его лицо, когда он резал «аккумулятора». Но вместе с тем все чаще Художник ощущал, что у Хоши пробуждается ревностное чувство, что Хоша начинает видеть в нем конкурента. И поэтому главарь команды все сильнее приближал к себе каратиста Брюса и Башню — они были ядром команды и в случае чего готовы были подписаться друг за друга.

Хоша был сентиментален. Спьяну он всегда клялся в любви и дружбе кровным братьям, из которых главный — Художник, можно сказать, спасший его во время бунта в шестой колонии.

— Кореш. Вместе зону прошли, это не покупается и не продается, — в такие моменты Хоша вполне мог пустить слезу. Притом плакал совершенно искренне. — Я за братана жизнь отдам. Что такое жизнь — тьфу. А братан… Братан — это… Это…

Художник допускал, что Хоша может и отдать жизнь, если вожжа под хвост попадет. А если заскок найдет, может жизнь и забрать. Художник опасался психопатов. Их время кончается. Приходит время прагматиков и бухгалтеров.

Однажды чуть не дошло до крайности. На съемной квартире Галка затащила Художника в постель, когда Хоша дрых пьяный на раскладушке на кухне. Она так в порыве страсти орала, что он проснулся, потом заснул, а когда проснулся снова, уже не в дупель, а полупьяный, допер, что происходит. Тогда он налил еще стакан, хлопнул его, вытащил пистолет, запрятанный в тумбочке, и заявился в большую комнату, когда Галка сидела в ночной рубашке на коленях Художника впиваясь губами в его губы.

— Суки, за лоха держите, да? — Хоша качался, глаза eго были безумные. — Сука!