Привычка убивать - Лев Пучков Страница 23

Процесс завершился спустя двенадцать секунд — предсмертно вскрикнув, активист рухнул всей массой на приму, конвульсивно задрожал волосатым задом и затих; показалось ему, что умрет сейчас от блаженства неземного, обрушившегося на его зековский организм. Однако не умер, сволочь, — спустя минуту опомнился, сполз с дивана и на карачках пошлепал к столу. Метнул подряд еще два стакана водки, закусил хорошо, с непривычки моментально окосел и вернулся к дивану.

— Ну держись, красючка, — щас попрыгаем по-настоящему…

Совсем раздев приму, которая продолжала пребывать в бессознательном состоянии, активист вновь вторгся в безответную плоть и на этот раз терзал ее минут десять, с чувством, толком, расстановкой, вовсю наминая маленькие упругие груди, покрикивая от удовольствия и даже напевая что-то из блатного репертуара.

— Эх, хорошо в стране советской жить! — счастливо заключил активист, заканчивая резвиться и натягивая штаны. Пора было убираться восвояси — все что можно было желать от жизни, он уже получил. Вот привалило, так привалило! Теперь два с небольшим года — до самого звонка — можно будет без картинок обходиться: глаза прикрыл, и вот она, балеринка на диване, дрочи сколько влезет! А кореша от зависти помрут. Слюной будут исходить всякий раз, как он станет расписывать все эти удовольствия… Тут, однако, в затуманенном алкоголем сознании всплыло справедливое опасение: а ведь не поверит никто! Начнешь рассказывать корешам, на смех подымут: ты че фуфло толкаешь, баклан! Разве в такое можно поверить?

— А мы щас так замастырим… — хитро подмигнув своему троящемуся в серванте отражению, пробормотал активист и нетвердой походкой покинул гостеприимный дом.

Дошлепав до очереди к колодцу, пакостник шепнул что-то двоим зекам, передававшим по цепочке ведра, те незаметно покинули строй, прихватили из соседней очереди еще троих, и все пятеро, растворившись в темноте, прошмыгнули в дом комбата.

Ой, что там было, в этом проклятом доме! Не буду описывать все эти гнусности — сами наверняка догадываетесь, чего там наворотили пятеро диких мужиков, дорвавшихся внезапно до водки и беззащитной женщины. Следует, однако, отметить, что зеки не утратили окончательно чувства здоровой осторожности и ящик водки оставили — ежели все забрать, то офицеры сильно осерчают по прибытии и могут быть весьма неприятные последствия. А истерзанную приму, так и не пришедшую в себя, поместили на кровать в спальню, туда же бросили ее разорванный сценический наряд. В процессе закладки примы на кровати был обнаружен тихо похрапывающий комсомолец, почему-то совсем одетый. Пьяные зеки сообразили — быстро раздели бедолагу, положили в обнимку с балериной и, накрыв их одеялом, удалились, довольно хихикая от того, что все у них получилось как в сказке. Зековской сказке…

* * *

Пробуждение комсомольского начальника было ужасным. Голова раскалывалась. Во рту — будто кошачий горшок неделю держали. Желудок просился наружу: одно неосторожное движение, и выйдет вон, прихватив заодно и весь кишечный тракт. За окном стыло серел вьюжный рассвет, в лицо невыносимо несло ярким светом лампочки. В дверях толпились люди, с противоположной стороны кровати кто-то в белом пихал нашатырь совершенно нагой женщине, которая, будучи вся в синяках и засосах, тихо стонала, прижимая руки к низу живота.

— Что ты с ней сделал, ГАД?! — истошно орал невесть откуда взявшийся директор театра, грозно сверкая пенсне. — Что!!! Ты!!! С ней!!! Сделал!!!

— Я это… я решительно ничего… — мучительно проблеял комсомольский начальник, стараясь поглубже влезть под одеяло. — Я тут это… Того… Спал я…

— СПАЛ!!! — прорыдал директор, тыча пальцем в сторону несчастной примы. — Ты посмотри на нее! Извращенец!!! Да тебя не только с комсомола — под суд, ГАД! Под расстрел, ГАД! О-о-о… ГАД!!!

— Ну ты — полегче, — пьяно качнувшись из зала в спальню, заявил комбат. — Может, у них того… икх!.. любовь, в смысле. Может, они того… икх!.. поженятся, в смысле… Семья будет — ячейка общества…

— Да какая, к свиньям, любовь!!! — дико вытаращился на комбата-миротворца директор. — Какая, к свиньям, ячейка?! Ты посмотри на нее! Синяки! Засосы! Это любовь?!

— Может, того… икх! — Комбат глубокомысленно поднял указательный палец и очертил в воздухе рваную окружность. — Может, страсть… Икх!.. — в смысле — дикая. Нечеловечья. Неземная. Икх! Он же неженатый! Почему же не… икх!.. почему же нельзя?

— Страсть? — обескураженно прошамкал директор, сразу скисая. — Поженятся? Что-то мне с трудом…

— Любовь у нас, любовь… — плаксиво пробубнил комсомольский начальник, которому в этот момент хотелось как можно быстрее оказаться в уборной. — И обязательно поженимся… будет прекрасная комсомольская свадьба… безалкогольная. А теперь — подите все прочь, я вас умоляю…

А далее все происходило по давно набившей оскомину схеме. Спустя некоторое время прима, как и полагается, начала прилежно прибавлять в животе. Под давлением мстительного директора молодой комсомольский начальник вынужден был жениться на балерине — не хотел парень под суд. Впрочем, он особенно не переживал из-за случившегося: прима была хороша собой, характер имела средней степени стервозности и начальнику со всех сторон понравилась. Единственно, после падения в оркестровую яму и трагических приключений в доме командира батальона дамочку стали изредка посещать легкие припадки раздвоения личности. До родов ей трижды чудилось наяву: то она была Мессалиной, то Клеопатрой, то почему-то (совсем из другого колхоза) — Прасковьей Брюс, наперсницей великой Като. Врачи, однако, утверждали, что это временное явление и беспокоиться не стоит — вскоре все само собой пройдет. А комсомольский начальник и не беспокоился — его гораздо больше волновало другое. Как всякий образованный человек, он хорошо знал, что сооружать ребенков в пьяном виде не рекомендуется — печальная практика показывает, что от этого могут получиться такие уроды, от которых общество потом в ужасе шарахается и плачет горькими слезами. Опасения комсомольца были вполне обоснованными: он прекрасно отдавал себе отчет, что в момент впрыска семенной жидкости был до того нетрезв, что совершенно не помнил ни сам впрыск, ни где, собственно, он вообще с этой распрекрасной примой познакомился. Что хорошего можно было ожидать от такого непродуманного акта?

Но вот минуло ровно семь с половиной месяцев после памятного возгорания поселкового клуба, и бывшая балерина благополучно разрешилась от бремени мальчиком.

— Недоношенный… Не урод ли? — первым делом поинтересовался комсомольский начальник, прибыв в роддом. — Дураком не будет?

— Красавец, — успокоила его зав. отделением, почтительно провожая по коридору и на ходу пристраивая гостю на чело марлевую повязку — хоть комсомольское, а все же начальство. — Вес — три восемьсот, рост — пятьдесят один сантиметр. Норма.

— Ну и что — норма, — пробубнил из-под повязки начальник. — Знаете ведь, как бывает — растет себе, растет как все, а как заговорит, тут сразу всем понятно — УО [5]! И сразу в интернат его…