Мишень для Слепого - Андрей Воронин Страница 22

Федор Филиппович приехал в свой кабинет в немного грустном, задумчивом настроении и сразу же занялся тем, что попытался получить информацию по поддельным стодолларовым банкнотам. Информация оказалась закрытой даже для такого высокого чина ФСБ, как генерал Потапчук. Тогда генерал воспользовался другим каналом, но и там выяснилось, что информация по этому вопросу является закрытой.

«Что за чертовщина? – подумал Потапчук. – Как это информация закрыта для меня, тем более что прошло столько лет! Неужели придется действовать через директора ФСБ?»

А с этим вопросом обращаться к своему начальству Потапчуку не хотелось. Не хотелось копаться в старом.

Но дело, как понимал Потапчук, того требовало. И он, позвонив, записался на прием к директору ФСБ, не объясняя помощнику директора цель своего визита.

В те далекие времена – в середине семидесятых – Комитет государственной безопасности занимался весьма сомнительными делами. Он располагал огромным штатом специалистов, которые изготовляли всевозможные фальшивки – от печатей и паспортов до иностранных валют. Фальшивые деньги тогда делались для экономической диверсии, чтобы в случае чего сбросить огромную партию наличных долларов в экономику своего главного врага – Соединенных Штатов, и вызвать панику на финансовых рынках союзников. И, по сведениям генерала Потапчука, партия фальшивых денег была уничтожена сразу же с началом так называемой перестройки, уничтожена вместе с архивами, вместе с бесценными документами, с клише. По разумению Потапчука, те фальшивые доллары никоим образом не должны были появиться на внутреннем рынке. И скорее всего, они не должны были попасть и на внешний рынок.

Так что в этом деле существовало много загадок.

Одна стодолларовая купюра, случайно обнаруженная гравером, вызвала у генерала Потапчука волну воспоминаний о достославных временах могущественной Советской империи, когда власть здания на Старой площади распространялась на весь мир. Тут же генерал Потапчук вспомнил о деньгах партии, о которых так много писали во всех газетах и которые безуспешно пытались отыскать на счетах зарубежных банков, но так и не нашли.

Вспомнил цепочку самоубийств и необъяснимых смертей тех людей, которые имели доступ к архивам Старой площади и, таким образом, были причастны к деньгам партии.

Потапчук понимал, можно забыть об этой стодолларовой купюре, которая лежит в его бумажнике, не думать о ней и не оглядываться в прошлое. Случайный отголосок долетел до него, и не стоит ждать, когда еще раз аукнется. Но не таким человеком был генерал Потапчук. Если в его руки попадала хоть тоненькая ниточка, он всегда пытался разобраться, куда она ведет и как выглядит клубок, от которого тянется, пристально изучал самый маленький узелок на ниточке.

Но даже генерал Потапчук, человек, облеченный большой властью, не мог представить, куда выведет эта пока еще тоненькая ниточка со стодолларовой банкнотой на конце, одной из многих изготовленных в тысяча девятьсот семьдесят пятом году по заказу хозяев Старой площади большим мастером Иосифом Михайловичем Домбровским.

Потапчук прекрасно понимал, что для экономических диверсий денег должны были напечатать много, очень много, сотни миллионов. Но какова судьба тех денег, он не знал, доступа к информации не было.

«Но кто-то же должен знать все или очень многое о миллионах фальшивых долларов, изготовленных Советским Союзом? Но кто? Кто может знать, почему и откуда сейчас всплыла эта банкнота? Да еще совершенно новенькая с виду, не побывавшая в обороте…»

Поэтому Потапчук и занервничал, попросил своего помощника принести крепкого кофе, закурил сигарету, первую за день. Он глубоко затягивался, выпускал дым, пил горячий кофе и напряженно размышлял, пытаясь докопаться до сути этой истории. В памяти всплывали фамилии, номера телефонов, номера и интерьеры кабинетов, содержание докладных, написанных им самим и другими, которые проходили в то время через руки Потапчука. Приходили на ум и газетные статьи с изобличительными фактами. Удивляло то, как легко и быстро закрывались дела, связанные с самоубийствами высокопоставленных партийных чиновников, управляющих делами Центрального Комитета, и приближенных к ним.

Помощник принес бумаги на подпись, и это отвлекло генерала от его мыслей. Надо было разбираться с документами, а это требовало внимания.

* * *

Поздним сырым вечером, когда на даче уже зажгли в комнатах свет и жарко пылала печка, Иннокентий Васильевич Михалев украдкой посмотрел на часы. До прихода электрички оставалось минут пятьдесят. Его дочь, Анна Иннокентьевна Боброва, сидела на диване, возилась с разноцветными толстыми шерстяными нитками, сматывая их в клубки и складывая в большую корзину.

– Ну что, Анна, я пошел, – сказал Иннокентий Васильевич.

– Сидел бы ты дома! Куда идти – дождь же на улице, ветер. Еще простынешь, потом с тобой возни… Вези тебя в Москву, врачей вызывай, хлопот не оберешься.

– Нет, я пойду, – твердо произнес Иннокентий Васильевич и постучал палкой по полу.

– Делай что хочешь! С тобой никакого сладу. И мама с тобой не могла договориться, и меня ты не слушаешь. А как что случится, так я всегда во всем виновата.

Один ты у нас правильный!

– Ладно, не ворчи. Вся в мать пошла. Та тоже мне жизни не давала, вечно ныла: куда идешь, зачем идешь, не ходи, не встречайся с этими, не пей с теми, не ешь, не кури, сахара много в чай не сыпь… Не мог и не могу я так жить!

– Зато, папа, благодаря этому ты до сих пор жив-здоров, – из-под очков взглянула на отца дочь.

И может, только сейчас она заметила, какой старый у нее отец. А ведь раньше он всегда казался ей крепким и молодым. Да, перед ней сидел настоящий старик, неухоженный, с седой щетиной на щеках, с мятым, неопрятно замотанным шарфом на шее, несуразно худой и длинный.

В комнату вошел сын Анны Иннокентьевны.

– Что, дед, опять на станцию потянешься?

– Да, Коленька, пойду. Не сидеть же мне дома сложа руки!

– И что ты там забыл? Ходишь туда, как неприкаянный, каждый день. И кого ты, там встречаешь?

– Мое дело.

– Надоело, – выдохнула дочь.

– Не тебя же гоняю.

– Поступай как хочешь, но толку от твоего хождения никакого.

– Это как посмотреть!

– И что ты там только высматриваешь?

– Знаю, зря бы не ходил…

Иннокентий Васильевич принялся натягивать теплую куртку, поверх которой надел длинный плащ с капюшоном. Зонты Иннокентий Васильевич Михалев не любил патологически. Он сгорбившись остановился в прихожей, зная, что сейчас его еще раз попробуют уговорить родные. Месяц назад Иннокентию Васильевичу исполнилось семьдесят четыре. Глядя на этого дряхлого старика, вряд ли кто-нибудь из не знавших его раньше мог предположить, что еще лет двадцать-тридцать назад это был красивый, сильный человек, с которым считались и которого уважали такие лица… Но те фамилии сейчас не принято называть с душевным трепетом. И вообще люди типа Михалева предпочитают не афишировать то, чем они занимались последние тридцать лет.