Седая весна - Эльмира Нетесова Страница 21

— Чистосердечное признание облегчит вашу участь! — предупредил следователь. Но Мишке не в чем было признаваться.

Вскоре состоялся суд. Сплошной фарс. Ему дали десять лет. За что? Мишке не верилось в реальность происходящего… А чтобы до него быстрее дошло, его отправили на Колыму.

К тому времени Колымская трасса была давно проложена. И теперь здесь не нуждались в дорожных рабочих. Но было на Колыме свое наказание, на какое сгоняли людей со всех концов света. Это прииски… Здесь добывали золото для державы не сотни, не тысячи, а десятки тысяч человек, зэки — дармовая рабочая сила, ею пользовались начальники зон по своей прихоти и капризу.

Здесь, в Сусуманской номерной зоне, зэков наказывали и миловали не по закону, а по настроению. Да и сами заключенные делились на категории. Уважаемыми были воры, презираемыми — политические. Именно в эту категорию и попал Михаил Селиванов.

В бараке, куда его втолкнула охрана, не было свободных шконок, и зэки спали на полу вповалку. Несносные грязь и вонь, вши, это были лишь цветочки, в сравненье с тем, с чем пришлось столкнуться вскоре.

— Ты с чем загремел сюда, малец? — спросил Мишку худой до прозрачности дедок.

Парень рассказал, видя, что его внимательно слушают и другие.

— А я за анекдот влетел!

— Я — за письмо, верней за жалобу, какую отправил Ильичу. Думал, поможет, разберется. На председателя колхоза жаловался. Он ворюга! Да вишь, как подмогнули? Нынче воры в почете! Их, даже когда сажают, вскоре амнистируют. Нас, от звонка до звонка, как цепных собак держат. Кто доживет, тому повезло.

— А разве участников войны не милуют? — удивился Мишка.

— Отпускают иногда. Но не с моей статьей. Я тут издохну. До воли не доживу.

— Почему?

— Туберкулез! В активной форме. Скоротечный. Да и не у одного меня. Уже половина им хворает. Перезаразились друг от друга. В месяц до тридцати передыхает. Может, и тебе повезет скорее сдохнуть, меньше станешь мучиться, — закашлялся старик и сплюнул сгусток крови. Мишка в ужасе отскочил, а дедок скрипуче рассмеялся: — Сдохнуть боишься? Дурак! Тут это награда. Ты мне магарыч задолжаешь, коль от меня заболеешь. Тут жизнь — хуже каторги. Смерть — это счастье. Помяни мое. Спеши захворать.

Мишке показалось, что дед не в своем уме. Ну, да старый, какой с него спрос, не придал значения услышанному, а на следующий день вместе со всеми его погнали на работу.

Селиванов никогда не имел золота. И хотя на других видел, сам не стремился купить его. И был абсолютно равнодушен к металлу.

Но одно дело человек. Он мог иметь иль отказаться. Державе оно было необходимо. И добывали золото в Сусумане по-разному.

На этом карьере работало больше тысячи зэков. Его заливали водой почти до краев. Потом эту воду сливали из карьера через гидроциклон и вибросита, а в карьер сгоняли зэков. Утопая в грязи и глине по уши, они вытаскивали из этой слякоти все, что походило на золото. От песчинок до самородков. Ковырялись в этом болоте до одури. Когда все было истоптано и проверено, котлован вновь заливался водой. И так все время. За световой день каждый зэк должен был собрать не меньше ста пятидесяти граммов золота. Ровно такую пайку хлеба получали выполнившие норму по возвращении в зону. Перевыполнившим давали миску баланды, иногда даже стакан чаю. Тем, кто не набрал, отвешивала щедрые оплеухи охрана. Без меры, с добавкой. О хлебе им приходилось забывать.

Уже на третий день увидал Михаил такое, от чего его замутило. И к зэкам своего барака он перестал относиться с состраданием.

Выпустили воду из котлована, и зэки, не ожидая окриков охраны, сами полезли в него, торопясь первыми попасть на дно. Именно там всегда бывало больше всего золота. Вот так и ухватили двое один самородок. Он весил не меньше трехсот граммов, и никто не хотел уступать. Дряхлый старик и молодой мужик смотрели друг на друга ненавидяще.

— Эй, мужики, давай сюда! Гляньте на цирк. Что сейчас будет! — заранее потешалась охрана.

Двое зэков вцепились в самородок так, словно от него единственного зависела жизнь и судьба каждого. Они отталкивали друг друга. Грозили, ругались, дрались без жалости. Никто не хотел уступать. И когда старик понял, что силы начинают сдавать, он поддел молодого коленом в пах изо всей силы. Когда тот упал, он дернул на себя старика, пытаясь ударить его головой в лицо. Старый прием. Он хорошо был знаком деду. И оказавшись совсем близко от молодого, глаза в глаза, старик лишь на миг припал к его глотке зубами. Рванул коротко и резко. Молодой зэк дернулся, захрипел. На шее фонтаном била кровь. Дед спокойно взял самородок из руки умирающего, положил в сумку па дно. И, обтерев рот, кинулся в гущу зэков, там тоже шла драка за самородок.

Лишь через пару недель, приглядевшись внимательно, увидел Селиванов, что не все зэки ищут золото. Иные наблюдают, кто больше соберет. А в конце дня — воруют или отнимают силой.

Пытались налететь и на него, сшибить с ног. Зажав нос и рот, хотели отнять у задыхающегося. Но либо враз отлетали, либо нагонял. И тогда укладывал одним ударом, забирая все разом. До песчинки. Вскоре желающих поубавилось. Обломал прыть. А возвращаясь в барак с работы, уже не слушал жалобы на судьбу и несправедливость властей. Мишка перестал верить в жалостливые истории, понял, здесь, на Колыме выживет лишь тот, кто сильнее. На знания и способности рассчитывать не приходилось. Эти понятия были чуждыми, лишними на Колыме. Мишка быстро вжился и приспособился. Он стал хищником — хитрым и коварным. В отличие от всей серой массы, он умел думать. Наблюдая за зэками, добычей золота, он делал свои выводы. А когда их проверил, результаты потрясли. Он ликовал, но ни с кем не хотел делиться своим открытием. Это было гораздо весомее того розового будущего, какое намечал в юности.

«Даже самая светлая голова, великий гений, не гарантированы от чьей-то глупости и расправы за призрачное преступленье. Зачем помогать власти, для какой портрет немощного старика дороже человечьей жизни? Что толку в том, если я стану ученым? Зэки нужнее! Их пользуют, как быдло. Нет грани между идиотом и академиком. Сколько светлых умов навсегда остались здесь? Их втоптали в грязь. Вместе с идеями, изобретениями, забыли навсегда. И меня ждет их участь, если ничего не пойму. Надо выжить. Это первое! Потом воплотить в жизнь свое», — думал Мишка и стал жить в бараке обособленно от других. Он всегда выполнял норму. Может, потому, когда через пять лет умер Брежнев, администрация зоны подала документы Михаила на помилование. Но… Не повезло. Прошло еще три зимы, прежде чем об освобождении Селиванова заговорили всерьез. Он уже был бугром барака. И не только политические, а вся зона знала и считалась с Селивановым.

Колыма изменила Мишку до неузнаваемости. Куда делись былое радушие и доверчивость? Вместо синего, безоблачного неба в глазах — грозовые тучи. Упрямые, глубокие складки на лбу. Бледные, жесткие губы и голос, так похожий на раскаты грома. От общения с ним не по себе бывало даже фартовым. А уж эти — всякое видели.