Тропа барса - Петр Катериничев Страница 20

— Капкан. Кап-кан. — Аля смотрела в одну точку. — Не знаю я способа прорваться.

Никакого. Кроме этого. — Она ласково притронулась к оружию.

— Хороши игрушки… — прокомментировала Настя.

— Ты знаешь, а мне нравится.

— Хм… Откуда у тебя к этим железкам такая нежность?

— Не знаю. Я же рассказывала, с двенадцати лет стрельбой занимаюсь, еще до переезда сюда. С детдома. А в шестнадцать стала мастером.

— Слушай, а ствол-то этот у тебя откуда?

— От верблюда. Классная штука, скажи?

— Ты что его, из тира, где тренировалась, заныкала?

— Вот еще… Мне его подарили.

— Кто?

— Давно. Константин Петрович Фадеев. Он в нашем детдоме дворником-сторожем работал. У него еще протез был вместо ноги, деревяшка. Он как раз стрелковый кружок и вел.

— Ему что, разрешили?

— А кому какое дело? Там, кстати, одни ребята были, только я — пацанка. Я у него в сторожке подолгу сидела, а когда он заболел — ухаживала. Насть… долгая это история. Просто как баба Вера меня к себе решила взять, дядя Костя мне «марголин» и подарил. На память. Он умер потом через неделю. Совсем уже старенький был.

— От чего умер-то?

— Наверное, как все. Жить устал.

— А чего ты раньше не говорила, что у тебя пистолет есть?

— А зачем кому говорить? Чтобы отобрали?

— Даже мне?

— Насть… Это теперь я тебя знаю, а как приехала… Ну тетка, ну добрая… А чего бы ей доброй не быть, когда муж тароватый, дом полная чаша и вообще во всем — ажур. В смысле — алее. Так что… Так что лежал он себе, в тряпочку промасленную завернутый, в чулане. Иногда я его доставала, когда баб Веры не было, чистила… И вообще — он красивый. Ты знаешь, этот Марголин, конструктор, он почти слепой был, эту машинку лепил, считай, на ощупь, из глины…

— Нет, Алька, — задумчиво произнесла Настя. — Ты не увлечена стрельбой, ты… Ты относишься к оружию как к другу. Давнему.

— Насть, сама не знаю. Не помню. Как и все мое детство не помню. У меня из детства только мишка и оставался. А теперь вот и его нет. Только порой картинки какие-то… Знаешь, наверное, совсем раннее воспоминание, младенческое: лежу в колыбельке, питаюсь и… гильзами играю, на веревочке. Как погремушками.

— Может, ты — дитя войны?

— А разве тогда была война? В восьмидесятом.

— Война всегда.

— А жаль.

— Еще как жаль.

— Вот что, Настька. Делаем так. Ты сидишь тихо, как мышка. Я иду на прорыв.

— Аленка…

— Погоди. Я все рассчитала. Двоим теткам прорваться куда труднее, чем одной. Я не пойду вниз, во двор, я на чердак полезу. И выйду из четвертого подъезда.

Скоро стемнеет. В городе растворюсь — ни одна собака не найдет. Никогда. Да и… не будут же они за мной всю мою жизнь гоняться, ведь так?

— Они столько не проживут.

— Вот и я надеюсь.

— Аленка…

— Погоди. Ко всему, если ты останешься, мне будет легче: вдруг меня все-таки прищучат, выручать кому? Тебе. И Женьке. Ну что, решили?

Настя задумалась, по обыкновению сморщив чистый лоб, откинула назад густые каштановые волосы, резюмировала:

— Ты права. Даром что пацанка, а мозги у тебя работают. Прямо сейчас рванешь?

— Не-а. Уже прошло девятнадцать минут. Должны позвонить, никуда не денутся.

Мешок наркоты просто так никто не бросит. Как и чемодан денег.

— И о чем ты с ними теперь говорить станешь? Ведь звонка никакого не было.

— Плохо, блин! Хоть бы какой-нибудь кретин позвонил: если они слушают, я бы ввернула пару фраз порасплывчатее, пусть побегают! Хотя нет. Этак я подставлю «за так» ни в чем не виновного человека. О чем говорить?.. Да не знаю, о чем говорить! По ходу что-нибудь придумаю. Когда не врешь, а фантазируешь, звучит куда убедительнее. Я права?

— Права.

— Вот. Главное — время у них еще выторговать. Хотя бы чуточку.