Связной - Евгений Сухов Страница 2

— Твоя задача в советском тылу?

— Их много. Внедриться на железнодорожную станцию близ Москвы. Сделаться там своим, чтобы ни у кого не вызвать подозрения. А потом наблюдать за передвижениями поездов.

— На что нужно было обратить особое внимание?

— На резервы, перебрасываемые к линии фронта. Отслеживать перемещение воинских эшелонов и всевозможных грузов.

— Режим агентуры в вашей школе?

— Ничего особенного. Размещались в казармах группами и ротами. Если нам вместе забрасываться в советский тыл, так и держаться старались вместе. Дисциплина жесткая, особо не побездельничаешь. Кто не выдерживал учебу, направляли обратно в лагерь. А туда не хотелось никому… Я до войны в техникуме учился, так вот, хочу сказать, я в техникуме столько не учился, сколько в разведшколе.

— Жить, значит, хотелось?

— Поначалу жизнь-то не особенно и ценишь. Думаешь: убьют, ну и ладно! На войне к смертям привыкаешь… А вот когда судьба предоставляет шанс выжить, так уже на смерть смотришь по-другому. За малейшую возможность хватаешься, чтобы хотя бы еще денек пожить. Просто так этого не понять, это нужно пережить…

— Ты мне вот что скажи: сколько групп было заброшено во время твоей учебы и куда?

— Таких группы было три, — немного подумав, ответил Зотов. — Первая группа — обершарфюрера СС Фридриха Яроша. Но куда их забросили, я могу судить только по косвенным данным… Вся информация была строго засекречена. Группа состояла из семнадцати человек, в основном в ней были эстонцы, среди них две девушки. Одна, кстати, весьма ничего… Я полагаю, что их сбросили где-то в районе Псковской области, думаю, что для каких-то террористических акций или диверсий.

— Откуда такая уверенность?

— Скажу так… У меня с одной из девушек был краткосрочный роман. Не хочу сказать, что у нас для любви было много времени, просто несколько раз удалось остаться вдвоем, вот она мне и шепнула, что скоро отправится домой, а ее дом в Пскове!

— Понятно. А твое увлечение никто не заметил? Там с этим строго.

— Может, кто и заметил, так помалкивал. Там один пытался язык распустить, так я подловил его в сортире и так башкой о стенку саданул, что сразу мозги ему на место вставил.

— Кто руководил второй группой?

— Вторая группа — ротенфюрера СС Иоганна Брынски. В ней было человек шестнадцать. Они как-то отдельно от нас держались. В их составе было три девушки, лет двадцати — двадцати двух. Имен я их не знаю, потому что все пользовались псевдонимами.

— Чем они собирались заниматься?

— Думаю, что тоже диверсиями. Слишком много времени в обучении уделялось диверсионному делу, а потом, в соседнем лесу они так гремели взрывчаткой, как будто бы собирались приступом Москву брать, — усмехнулся Зотов. — Думаю, что они сейчас где-то на железной дороге.

— Где предположительно? — поднял полковник со стола карандаш.

— Сказать навскидку сложно, но как-то в кабинете у Брынски я заметил участок железной дороги Индра — Двинск, и, видимо, это не случайно, в последние месяцы там как раз активизировались боевые действия.

Полковник Утехин сделал несколько пометок на листке бумаги.

— Что ж, все может быть. И какая третья группа?

— Третья группа состояла из двадцати литовцев. Руководителем этой группы был штурмбаннфюрер СС Озолиньш. Держались они от нас, русских, особняком, в беседы никогда не вступали. Собственно, и мы к ним тоже с разговорами не лезли. У них на роже было написано, как они нас не любят. Мне даже порой казалось, что, была бы их воля, они бы всех нас к стенке поставили. Так что еще немцам нужно спасибо сказать, что они между русскими и литовцами были. Себя считали белой костью, все очень идейные, все советское просто ненавидели, даже на красный цвет с презрением смотрели.

— Чем они занимались?

— Все тем же, диверсионной работой! Прилежания в этом деле им было не занимать. Готовились так, как будто собирались воевать с передовыми частями советской армии.

— А может, и в самом деле с передовыми?

— Не уверен, на этот счет у меня собственное соображение имеется. Думаю, их готовили, чтобы они организовали партизанское движение. Немцы прекрасно понимали, что прибалтийские территории им не удержать, и потихонечку внедряли туда свою агентуру.

— Возможно, так оно и есть.

— Мне сохранят жизнь? — сглотнув, спросил Зотов.

— Все зависит от того, как пойдет наше сотрудничество. Все сказанное мы самым тщательным образом перепроверим. Если увидим, что ты был с нами, скажу так, не до конца искренен… я ничем не сумею тебе помочь.

— Поверьте мне, я все сказал, что знал.

— Разберемся.

— И еще… Неделю назад я случайно услышал телефонный разговор начальника школы с каким-то бароном… Речь шла о том, что в Томилино, в лесной массив, завтра ночью должны сбросить двух агентов.

— Их задание?

— Они должны устроиться на железнодорожной станции в Люберцах и собирать информацию по проезжающим поездам. А также организовать диверсии на железнодорожных узлах.

— Если информация подтвердится, это тебе зачтется. — Вызвав караульного, полковник распорядился: — Старшина, уведи арестованного!

Оставшись один, он поднял трубку и набрал номер:

— Старший лейтенант Романцев?

— Так точно, товарищ полковник!

— Мне тут поступила информация, что в районе Томилино, в квадрате двадцать четыре, — это там, где лесной массив, — завтра будут сброшены два диверсанта. Их задача — организация диверсий на железных дорогах и сбор информации. Прими меры к их задержанию.

— Есть, товарищ полковник! Сделаем все как надо.

— И поаккуратнее там, мне они нужны живыми, — предупредил полковник и положил трубку.

Взглянув на настенные часы с кукушкой, висевшие над самым столом, Тихон поднялся — подошло время обхода железнодорожных путей. Привычно закинув карабин на плечо, он вышел из сторожки и неспешно зашагал по насыпи, слегка подволакивая покалеченную ногу. Несмотря на летнюю погоду, было по-осеннему свежо. Вокруг было тихо, лишь под сапогами негромко похрустывал гравий.

Ранение, полученное под Киевом в первые же дни войны, давало о себе знать при каждом шаге: раздробленная ступня болела, а кроме того, нестерпимо ныла голова — последствие тяжелейшей контузии.

После каждого обхода боль лишь усиливалась. Единственное, что его спасало, так это небольшой стопарик водки, после которого она как будто притуплялась, а в иные минуты даже казалось, что оставила его совсем. И только когда действие алкоголя проходило, болячки вновь напоминали о себе с новой силой.

Рука невольно потянулась к фляжке за очередной порцией «обезболивающего», но Тихон усилием воли сдержал желание, осознавая, что от обильного возлияния лучше не становится. Следовало перетерпеть и сделать следующий глоток, когда будет совершенно невмоготу.