Большая стрелка - Илья Рясной Страница 19

— Но ты парень башковитый, — завершил речь дядя Леша. — И дури у тебя куда меньше, чем у других.

— С чего это ты взял?

— Сразу вижу…

— Благодарствую за доверие.

— А ты не ершись. Старика лучше послушай… Тут можно дела делать.

И Художник согласился.

Вступление в команду Хоша обставил с уже знакомой Художнику показухой. Каждый капнул немножко своей крови в стакан с водкой, отпили по глотку. И теперь считались кровными братанами. Игрушечный ритуал. Но страсти кипели далеко не игрушечные.

Художник достаточно быстро въехал в ситуацию. Хоша верховодил в бригаде, но дисциплина оставляла желать лучшего. Были люди совершенно неуправляемые. Блин после выпитой бутылки зверел и был способен на все, несколько раз влетал по хулиганству и являл собой неутихающий вулкан. Каратист Брюс и его правая рука Башня, вымахавший с коломенскую версту, злобный и недалекий, были ближайшими корешами Хоши и считались ядром бригады. Ума они не имели и были прилично примороженными, пусть не такими, как Блин, но недалеко ушли от него. Армен — парень немногословный, с характером, успел повоевать в Карабахе, видом крови его не испугать. Иногда покуривал травку, но более тяжелымии наркотиками не баловался.

Еще прибилось несколько человек, но они пока были не при делах — ни про автобус, ни про налеты они были не в курсе, знали только, что Хоша и его команда занимаются серьезными делами, денег у них куры не клюют, поднялись они прилично, у них есть стволы и они готовы отодрать кого угодно. Эти ребята — шпана из Рудни. Там недостатка в таком человеческом материале сроду не было. Идешь по поселку — так везде мужички и пацаны на корточках сидят, за жизнь ба-зарят — это такая чисто зековская привычка. С детства они обирали прохожих, били шоблой людей в переулках, из дома не выходили без кастета и ножа и зубы им повыбивали в милиции. Они знали, как по понятиям жить. С ними проблем не будет, лишь бы они чувствовали в пахане силу.

Варвара и Галка были в команде с самого начала. Варвара участвовала еще во «вьетнамских войнах» — она милым голоском ворковала, что из жэка, и вьетнамцы открывали двери, после чего туда врывались «расисты». Варька поработала во время налета на торгаша — убедила его открыть дверь. Так что девки были проверенные. В общем, сложилась классическая шайка.

Надо отметить, что год Хоша потратил не зря. Успел землякам пустить пыль в глаза, и не только в Рудне его стали считать крутым. Он стал завоевывать авторитет, и к нему уже стала обращаться местная шпана, чтобы кого-то развел, на кого-то надавил. Споры между шантрапой и мелкими торгашами Хоша старался решать по справедливости, понимая, что сейчас зарабатывает себе авторитет.

Но разводить шелупонь и служить арбитром в спорах у сигаретных торгашей на плешке — это слишком убого. Нужно было искать выход на серьезных людей.

Как раз на этом перепутье и застал команду Художник по выходе из колонии.

— Работа нужна. Нужна работа, — тянул на сходняке в деревенском доме Хоша.

— Будет работа, — сказал дядя Леша.

И действительно, первый заказ он добыл, используя свои связи. Одни челноки задолжали другим за поездку некоторую сумму, отдавать отказывались, ссылаясь на то, что кредиторы тоже когда-то на чем-то их кинули. И обе стороны мерились два месяца матюгами и пустыми угрозами. У челнока, как правило, связей с преступным миром нет. С бандитами челнок общается редко. Обложить его данью трудно. Отстегивает н только в местах торговли, да и то не бандитам, а администрации рынка, которая в свою очередь платит бандитам. Так что обратиться обманутым было не к кому. Тут и подвернулся дядя Леша с предложением уладить этот спор.

Те кто не отдавал долги, были в недавнем прошлом из технической интеллигенции. В целом люди тихие, к грубому насилию не привыкшие, они таскали из Польши тюки по необходимости выжить в новых рыночных отношениях, когда на родном заводе не платят зарплату, а того, что платят, не хватает и собаке на достойную жизнь.

Хоша заказ взял. На обсуждении плана Художник сразу отмел дикие предложения типа — вывести должников в чащу и пытать паяльной лампой, пока те не отдадут деньги.

— Вы чего, кино пересмотрели? — спросил он. — Вы где живете?

Работа оказалась на редкость плевая. Один из руднянских шпанят, шестерящих на команду, просто втихаря проколол шины машины челнока и легонько ударил ломиком по лобовому и заднему стеклу, от чего по тем расползлись паутины трещин, и стекла надо было менять. Этого оказалось достаточно. Челноки решили, что на них натравили обещанных бандитов, перепугались вусмерть и на следующий день притащили деньги.

Долг был всего две с половиной тысячи баксов. Работы на полчаса, плата — тысяча баксов в карман. Прибыток не гигантский, но по тем временам, когда редкая зарплата была больше пятидесяти долларов, деньги очень немаленькие. Рубли перестали быть деньгами, в разгар гайдаровских безумств деревянный падал, как камень в колодец. За неделю цены вполне могли подняться на десять процентов. И увесистый бакс — это было ощущение уверенности в завтрашнем дне.

Потом был второй такой же заказ. Тоже невозвращенные деньги. Там было достаточно подойти к ребенку должника у колы и сказать, чтобы папа был поразумнее и думал бы больше о семье, чем о деньгах. Ну и тот же трюк с машиной. Деньги вернули очень быстро. И в определенных кругах начали расходиться слухи об отчаянных парнях, которые быстро решат любую проблему.

В третьем случае машину пришлось спалить. Вот там уж должника-азербайджанца доставили в погреб на той хате, где руднянские устраивали сходняки и отдыхали телом и душой. Уже через много лет Художник, увидев по телевизору рекламу «Хорошо иметь домик в деревне», вдруг вспомнил об этом самом домике.

Вид паяльной лампы с язычком пламени, готовой лизнуть кожу и уже подпалившей обильную растительность на груди, быстро остудил упиравшегося азербайджанца. И деньги он вернул с приличными процентами.

— Ерунда, — талдычил Хоша. — Это разве бабки? Это слезинка ребенка, как говаривал писатель.

— А где бабки? — спрашивал дядя Леша.

— Надо обменные пункты валюты брать, — заявил Брюс. — Там можно за раз тридцать тысяч баксов поиметь.

Братва склонялась к этой мысли. И дяде Леше с Художником требовалось немало усилий и красноречия удержать ее от подобных попыток. Но слово Художника хоть и ценилось, поскольку обычно было разумным, но он осознавал, что терпит его братва пока только как кореша Хоши и благодаря его славному тюремному прошлому. Такое положение его не устраивало. Постепенно он находил к каждому ключик. С Арменом обращался доверительно, нарочито выделяя его как человека разумного, говорил: «Нам-то понятно, мы же не Брюс или Блин». С Брюсом вел другую игру — доводил язвительными замечаниями его, туповатого и не умеющего дать отпор словами, до белого каления, но в критический момент сдавал назад, так что Брюс стал опасаться его острого язычка. Пришлось однажды поиграть ножом, когда каратист что-то отпустил по его адресу. Брюс сдал назад, только пробурчал «псих», видя, с какой яростью Художник бросился ему навстречу. Труднее всего было с Блином — совершенно неуправляемым, не имевшим вообще тормозов. Притом Блин в недалекости своей не мог трезво оценить своего места в команде и время от времени претендовал на большую долю в прибыли, так как благодаря своей комплекции играл роль основного вышибалы. и парализовывал одним своим видом жертвы, когда надо было вышибить деньги. Иногда он заводил разговоры и о том, что приходится слушаться всяких там умных, имея в виду Хошу, что уже было дурным признаком, поскольку в команде пахан должен быть один. И когда начинаются споры за власть, команда кончает плохо. Так что Блин был ноющим зубом, и боль эта с каждым днем становилась все сильнее.