Высокое напряжение - Андрей Воронин Страница 19

Утром курсант Бекешин впервые пожаловался на головокружение.

Он действовал умно и продуманно, и комиссовали его только к концу четвертого курса – не отчислили, а именно комиссовали, так что угроза угодить под душманские пули исчезла раз и навсегда. При этом он отлично понимал, что ведет себя довольно некрасиво и вообще трусит, но за время своей хорошо замаскированной “кампании по разоружению” он сделал одно важнейшее открытие: с самим собой договориться можно всегда. Что же касается воинственных предков, которые, по идее, должны были перевернуться в могилах от возмущения таким бесчестным поступком своего потомка, то Георгий Бекешин не имел ничего против: пусть себе вертятся. Да и были ли они, эти самые предки? То есть какие-то предки наверняка были, но вот в своем дворянском происхождении он начал сомневаться. В конце концов, папахен ведь явно был немного того…

Было немного жаль потерянного времени, но, с другой стороны, он был еще очень молод, и жизнь лежала перед ним как на ладони, во всем своем опьяняющем обилием возможностей многообразии. В каком-то смысле четырехлетнее обучение воинской премудрости пошло ему на пользу: Бекешин оценил неоспоримые преимущества жесткой внутренней дисциплины и, кроме того, дорос до того, чтобы сделать свой выбор сознательно.

К двадцати шести годам он закончил Плехановский. Это было время кооперативов, очередей за водкой и за всем подряд, талонов и повальной неразберихи. Бекешин, который уже успел окончательно разобраться, чего он хочет от жизни, нырнул в этот мутный водоворот с продуманным энтузиазмом. Высшее экономическое образование и полученная в военном училище физическая закалка оказались далеко не лишними в этом полном опасностей одиночном плавании, и годы, которые журналисты и раскормленные болтуны от экономики впоследствии окрестили временем накопления первоначального капитала, не прошли для Бекешина даром.

Он часто менял сферы деятельности, никогда не зацикливаясь на чем-то одном. Голова у него была светлая, он постоянно изобретал новые источники дохода и легко бросал свои детища, когда золотая жила начинала понемногу иссякать. При этом Бекешин ухитрился ни разу не опуститься до настоящего бандитизма, хотя неоднократно проходил по лезвию бритвы, балансируя между предпринимательством и уголовщиной. Он радовался успехам и принципиально не замечал поражений, и к тридцати пяти годам его финансовое положение и репутация делового человека сделались прочными и стабильными.

Тем не менее он продолжал активно искать новые источники дохода, хотя к концу тысячелетия все золотые жилы и нефтяные скважины, казалось, уже были открыты, застолблены, обнесены тремя рядами колючей проволоки и активно эксплуатировались. Вокруг громоздились чудовищные колоссы промышленных, финансовых и энергетических империй, и Георгию Бекешину не раз предлагали выгодное сотрудничество, означавшее, как правило, почетное право делать, что скажут, лететь, куда пошлют, и не задавать вопросов. Правда, с точки зрения финансов и личной безопасности это было более чем выгодно, но Бекешин сам был руководителем, хорошо изучил психологию руководства и не собирался отдавать себя во власть чьих бы то ни было капризов. Он считал, что всегда успеет сделаться винтиком в сложном механизме какой-нибудь крупной корпорации, но это был вариант, который он оставлял на черный день.

Незадолго до начала описываемых событий Бекешин набрел на очередную свежую идею. На тот момент он возглавлял небольшую строительную фирму, ухитряясь, довольно успешно конкурировать с сотнями таких же или похожих производственных формирований. Его фирма была устроена по образу и подобию достославных советских ПМК – передвижных механизированных колонн – и представляла собой сеть небольших мобильных подразделений, способных в любой момент с предельной оперативностью прибыть на место, развернуться и приступить к возведению или ремонту любого объекта – от теплотрассы до небоскреба. Это был неплохой бизнес, весьма солидный, доходный и законный, как дыхание, – по крайней мере, в той части, которая была на виду. Более того, такое основательное и общественно полезное занятие еще больше укрепляло положительную репутацию Георгия Бекешина, но он чувствовал, что ему становится тесно в этой экологической нише. Идея исчерпала себя, утратив блеск новизны, и теперь перед ним было два пути: либо упереться лбом и продолжать охотиться за заказами, идя по головам и хребтам конкурентов, которых вопреки здравому смыслу с каждым днем становилось все больше, либо включить на максимальную мощность свое серое вещество и изобрести что-нибудь новенькое.

Георгий Бекешин давно решил для себя этот вопрос. Он считал, что черепная коробка дана человеку в качестве надежного вместилища его главного сокровища – головного мозга, а вовсе не для того, чтобы прошибать ею стены, бодаться с противниками или, к примеру, колоть орехи. Глядя на некоторых своих знакомых, он невольно вспоминал когда-то увиденные в программе “В мире животных” кадры, где был заснят африканский буйвол. Огромная угольно-черная туша, нагнув голову с мощными, круто изогнутыми рогами, вздымая красную пыль, неслась вперед с невообразимой скоростью и вдруг, не замедляя самоубийственного бега, со всего маху втыкалась прикрытым толстой роговой броней лбом в дерево, замирая как вкопанная. И так раз за разом, просто от нечего делать или, может быть, от дурного настроения. Это была неприкрытая тупая мощь, на первый взгляд казавшаяся непобедимой, и Бекешин не сомневался, что при желании у него хватило бы сил и толщины черепа, чтобы делать свои дела точно таким же манером, но он все время помнил о том, что золотушные губастые негры, не умеющие ни читать, ни писать и разгуливающие по своей Африке практически нагишом, испокон веков пашут на буйволах свой краснозем и с аппетитом едят их мясо – едят и нахваливают и украшают толстыми рогатыми черепами свои слепленные из прутьев и навоза хижины.

Георгий Бекешин вовсе не хотел, чтобы его череп украшал чью-то хижину или даже дворец со всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами, и поэтому он стал думать, не прекращая, впрочем, своей коммерческой и производственной деятельности.

Идея пришла к нему внезапно. Новые идеи всегда приходили к нему так – казалось бы, неожиданно, с бухты-барахты, вдруг, словно ниспосланные свыше. На самом деле каждая такая идея была результатом кропотливой подспудной мыслительной деятельности, такой привычной, что даже сам Бекешин порой не отдавал себе в ней отчета. Внешне эта титаническая работа никак не проявлялась, и Бекешин раз за разом ставил в тупик свое ближайшее окружение, периодически появляясь по утрам в офисе с готовым планом. Все эти планы, как правило, нуждались в детальной проработке, правке, а порой и коренной переделке, но каждый содержал в себе зерно, обещавшее в очень скором времени дать обильный урожай хрустящих зеленых бумажек.

На сей раз Бекешина осенило вечером, когда он, удобно развалившись в мягком кожаном кресле со стаканом виски в одной руке и пультом дистанционного управления в другой, развлекался просмотром какой-то аналитической программы. Он просто обожал смотреть аналитические программы: его забавлял серьезный и даже хмурый вид, с которым их ведущие вешали лапшу на уши многомиллионной аудитории. Кроме того, Бекешин любил угадывать имя заказчика, оплатившего из своего глубокого кармана приготовление этой лапши. Это было весело, служило неплохой гимнастикой для ума и, кроме того, позволяло вовремя понять, откуда и в какую именно сторону в ближайшее время подует ветер.