Леди GUN - Владимир Вера Страница 17

– Ко мне недавно приезжали друзья из Одессы, – сказал он. – Говорят, у вас в Симферополе и Севастополе обменных пунктов, как семечек в тыкве. Понатыкали через каждые два метра. То, что киевляне наводнили Крым банками, – процесс необратимый. Хотя что, у нас своих банкиров мало? Ну да ладно, чего уж там. Места под солнцем всем хватит, но вы поглядите, что происходит. Эти банки здесь не что иное, как гипертрофированные меняльные конторы и ростовщические лавки. Где серьезное инвестирование, где развитие запущенных неперспективных отраслей? А налоги? Да что вам рассказывать? Киев буквально душит. Я считаю, оздоровление нашей экономики возможно, но при условии экономической самостоятельности. Крыму нужна государственность. Но дальше этого идти не стоит. Государственность – не этап, не запятая, после которой последует присоединение к России. Государственность – это точка.

– Да, мы люди далекие от политики, – сказал Матвеев. – Мы люди дела. Но это не значит, что нам радостно созерцать то, что творится. В конце концов, все это влияет на наш бизнес. Если на чей-то еще не влияет, то повлияет, будьте уверены. Самое страшное, когда к власти приходят голодранцы. Они рвутся к власти с одной задачей – нажиться за ее счет. Состоятельному человеку незачем наживаться за счет власти. Богатый человек будет править бескорыстно, он не купится на дешевку. Как ни странно, все идет к тому, что именно нищета сейчас на пике популярности. Поэтому я за создание новой партии, которая будет выражать интересы крымских предпринимателей. И возглавить ее должен дядюшка Цезарь, как самый опытный и уважаемый из нас.

Крымский папа взял заключительное слово:

– Ну что ж, партия так партия, во имя мира и стабильности в Крыму мы должны объединить наши усилия. Зачем нам война – это верно. Ведь любой спор можно разрешить без злобы, по-христиански. Всегда можно договориться, найти компромисс. Надо друг друга уважать. Мы здесь собрались не для того, чтобы препираться с законом. Мы закон чтим, уважаем власть. Нас всех объединяет желание достичь мира в Крыму, и раз для этой великой цели необходимо создать партию, что ж, и я поддержу эту инициативу. Но хочу предупредить сразу – Цезарь не будет стоять в оппозиции существующей власти, какой бы она ни была…

* * *

– Идут, идиоты! – воскликнул Шарун, заприметив приближающуюся колонну манифестантов. – Терентьич, неужели нельзя раз и навсегда заткнуть этим крикунам рты? У тебя же для этих целей целый генерал-майор милиции есть.

– А зачем? – с философской риторикой изрек представитель президента Украины Ломов. – Они тебе что – жить мешают? Хай ходють! – ухмыльнулся он.

Демонстранты, обогнув Большую Морскую, на площади адмирала Ушакова закидали попутно тухлыми яйцами здание городского телевидения, обвинив телевизионщиков в том, что те продались израильской разведке «Моссад». Они вышли на финишную прямую своего шествия – улицу Ленина. Трехтысячную толпу, охваченную единым порывом, подбивали прокричать хором народные трибуны, возомнившие себя вождями.

– Севастополь – Россия! Крым – Россия! – скандировали демонстранты, размахивая сине-красно-белыми полотнищами и флагами Республиканской партии Крыма.

Вышедших на улицу людей разных возрастов и сословий породнил новый образ врага – многоликий украинский национализм. Разношерстность демонстрантов никого не смущала. В одной колонне шли пареньки в камуфляжах из Союза ветеранов Афганистана и чернорубашечники из Русского национального единства, активисты Республиканской партии и коммунисты. Те, кто в Москве проводил бы свои сборища на разных площадях, в Севастополе выступали единым блоком. Всех объединяла оппозиция к существующей власти, и никому в толпе, ведомой эйфорией массового психоза, не было дела до того, насколько долговечен и крепок возникший союз. Приверженцы различных движений напропалую твердили друг другу о необходимости символического акта гражданского неповиновения, суть которого сводилась к поднятию российского Андреевского флага над украинской госадминистрацией.

Вожди рекомендовали отстаивать российский стяг энергичнее. Они кричали:

– Российский флаг вместо петлюровского!

Главный запевала, словно апеллируя к футбольным фанатам, выкрикивал:

– Чорновил?!

Толпа бесновато гудела:

– Нет!

– Руху?!

– Нет!

– Хмаре?! – Взбудораженный людским многоголосьем глашатай продолжал свой экспромт.

– Нет! – ревела толпа.

– УНСО?!

– Нет!

– Киеву?!

– Нет!

– Бандере?!

– Нет!

– Трезубцу?!

– Нет!

– Двуглавому орлу?!

– Да!

– Севастополь – Россия! Крым – Россия! Черноморский флот – российский!

Транспаранты клеймили позором волюнтаризм Хрущева и его клики. Правозащитники Республиканской партии требовали денонсации указа 1954 года о присоединении Крыма к Украине, ругали крымский парламент, окрестив его марионеткой киевских панов, доказывали правомочность референдума о статусе республики.

Шарун и Ломов наблюдали за демонстрацией, глядя в узкие щели между створками жалюзи в кабинете миллиардера. Гул становился все громче, выкрики глашатаев – все разборчивее. Демонстранты приближались к центральному входу четырехэтажного офиса Шаруна, его штаб-квартире, одновременно являющейся зданием Церковного банка. Сверху им было видно все. Зато их не видел никто.

– Никогда бы не подумал, что настанет такой момент, когда я пожалею об этом, – задумчиво произнес Шарун.

– О чем? – спросил Ломов.

– О том, что моя резиденция находится на улице Ленина. Если бы офис находился не в центре, мне бы не пришлось лицезреть эту картину. Но ведь кто-то же за это заплатил?

– Да брось, Антоша, все это несерьезно, – поспешил успокоить Ломов.

– Тот, кто за это платит, наверняка так не считает. И главное – все происходит с молчаливого согласия Цезаря, а ведь мы с Цезарем вроде как договорились.

– Где-то ты прав, – согласился Ломов. – Но схематизм и упрощение – удел роботов, а еще желтоперых юнцов, которые совсем не видели жизни. На тебя сделали ставку большие люди, ты уже не халдей, не шавка, ты – фигура, политическая фигура. А теперь давай посмотрим, как ты мыслишь, как ты быстро угадываешь, где враг, где друг. Как ловко ты расфасовываешь черное и белое. Ты делаешь это бездумно, на автомате. А как насчет полутонов, мой дорогой? И не обижайся на меня. Нельзя все понимать буквально. – Ломову показалось, что Шарун не слушает его. – Эх, молодежь, – снисходительно улыбнулся Ломов.

– Я слушаю, – голос Шаруна звучал как-то отрешенно. В действительности разговор занимал его, но то, что происходило на улице, было куда интереснее. У демонстрантов появилось корявое чучело в белой сорочке.

– Долой Кравчука! – кричали хором протестующие. До офиса Шаруна им было рукой подать.