Изгои - Эльмира Нетесова Страница 17

Катька сидит рядом с Зинкой в палате и насильно запихивает в рот ей манную кашу:

За Голдберга! Жри, говорю!

Теперь за Димку! Давай глотай!

За Женьку! Живо! Не дергайся!

Теперь за меня! Я что, хуже всех?

Не могу больше! — отталкивает Зинка ложку, но Катька неумолима: — Хавай! Это халява! Жри, пока пузо не треснет!

Всего две тарелки! Слабачка, одолеть не можешь! Я б не меньше кастрюли сожрала б. Да не дадут. Так хоть ты за всех нас лопай. Когда пузо полное, болезни из человека выходят. Их жратва выдавливает. Поняла? — запихивает ложку каши в рот заслушавшейся Зинке.

Я тебе яблоков принесла, конфет и апельсинов. Хавай все, чтоб ничего не осталось. Завтра опять приду. Если не сожрешь, измолочу. Ты здесь лечишься. Валяться дарма не дам. Дома делов полно. Мне одной не справиться. Да и Голдберг твой психоватый стал. Вчера всю колбасу со стола стащил и сожрал. Я пообещала, что в другой раз самого на колбасу пущу. Он нас плохо слушается, скучает по тебе, а в палату его не пускают. Говорят, халатов таких нет, и тапок по его размеру не подобрать. Он через окно хотел, но сторожиха притормозила! За самые яйцы поймала. Ох и орал он, на весь свет. Никого не боялся, а как эту бабу видит, хвост поджимает, загораживает яйцы и с воем убегает. От страха, что в этот раз она ему все на свете живьем вырвет.

Катька хотела рассмешить, а Зинка заплакала. Жаль ей стало Голдберга.

Так домой хочу. Надоело лежать. Вставать не разрешают, будто рассыплюсь. А знаешь, как меня здесь отмывали? Почти что скребками. И мыла с ведро извели. Говорили, будто я грязней своего барбоса. И все хотели постричь наголо. Одежду в кипятилке шпарили. Вошей травили. Трепались, мол, их больше, чем волосьев. Теперь вовсе скучно стало. Голова не чешется, жопа не зудит. Снегуркой сделали. Лежи и про болячки думай как старухи. Не-ет, не выдержу долго, смоюсь. Да еще книжки читают, тошные до чертиков. Уколами всю истыкали. Скоро таблетками срать начну, — жаловалась Зинка.

Катька кое-как уговорила девчонку полежать, пока спадет температура. Зинка еле дотерпела. И в тот же день сбежала домой. С неделю Катька не выпускала ее на улицу, а как только вышла, вскоре привела Шурку.

Полуторагодовалая либо двухлетняя девчонка спала вместе с Зинкой в одной постели. Она не капризничала, ничего не просила и не требовала. Люболытно глазела на всех, запоминая, привыкая к каждому, усваивая новое.

Катька не обращала внимания на девчонку. Не удивилась, когда та заговорила. Знала, Зинка не обидит. Той и впрямь нравилось, что малышка зовет мамой и бегает за нею хвостом повсюду.

Но… у бомжей нет детства, и Зинка решила приучить Шурку к делу, чтоб та зарабатывала свой кусок. Знала, иначе будут неприятности. Катька не потерпит в дармоедах никого, и повела с собой Шурку к магазину, села побираться на углу. Девчонка примостилась рядом.

Толстая баба, спешившая в магазин, приостановилась, жалостливо вздохнула, полезла за кошельком. Зинка обрадовалась — первая милостыня… А Шурка скорчила рожицу, высунула язык — дразнила бабу. Та, приметив, спрятала кошелек, ушла, не уронив ни копейки. Шурка тут же вскочила и, расставив ножонки, отклячив зад, прошла несколько шагов следом, надув щеки, подражала толстухе. Зинка хотела поругать Шурку, но трое парней, выйдя из магазина, увидели, как дразнит девчонка толстуху, хохотали громко и сыпанули Зинке в подол горсть монет.

Шурка не могла сидеть на одном месте. Она всегда куда-то исчезала, убегала, уползала. Она обошла весь магазин, любопытно глазела на прилавки. Особо полюбила отдел, где продавалась музыкальная аппаратура и телевизоры. Она не просто смотрела и слушала, запоминала все с первого раза. Вот так и вышла она из магазина, кривляясь и напевая:

«…вот тогда я поняла,

че те надо, че надо,

но не дам, но не дам,

че ты хошь…».

Следом за Шуркой, держась за животы, переломившисьпополам от смеха, вываливались парни и девчата, целая толпа людей. Их разрывал смех. А Шурка, ничуть не смущаясь, выдала по полной программе весь репертуар ансамбля «Балаган». Ни одной частушки не забыла. Не только покупатели, продавцы вышли из магазина посмотреть на девчонку, а та пела звонко:

«Гармонист, наш гармонист,

как цветочек аленький.

Сам большой, гармонь большая,

а херочек маленький!»

Женщины размазывали, вытирали с лица слезы смеха. Даже милиционер, поспешивший узнать, в чем дело, протиснулся поближе. Увидел Шурку, услышал частушки и хохотал вместе со всеми. Хвалил девчонку. Не помешал, не прервал. Полез в карман, достал пачку жвачек, отдал и, смеясь, ушел.

Шурку засыпали деньгами. Ее полюбили сразу, а той понравилось, что люди не ругают, наоборот, хвалят, гладят по голове, дают много конфет, печенья и говорят о ней хорошие слова. Зинка онемела, подсчитав в конце дня заработок девчонки. Ей с постной рожей, хоть сосулькой примерзни к сугробу, за всю зиму столько собрать не привелось.

Шурка не умела сидеть спокойно на одном месте. Ей нужно было бегать, что-то искать, открывать для себя свой мир. И она его воспринимала по-своему.

Увидев по телевидению как танцуют и поют на экране молодые, запоминала и тут же, уже на улице, копировала всех, но со своим добавлением, выдумкой и фантазией. Около нее никогда не было пусто. Где, надрываясь, хохочет толпа, там ищи Шурку. Она не умела грустить, унывать и скучать.

Когда на улице было совсем холодно, Шурку пускали в магазин смешить покупателей. Она привлекала сюда людей. И продавцы иногда сами баловали ребенка, сунув ей в руки то булку, то конфету.

Девчонка целый день без устали развлекала взрослых. К ней быстро привыкли, полюбили ее.

Теперь и Катька хвалила Зинку за то, что не прохлопала кормушку, не пропустила, привела в дом.

Скажи, Зинка, ты как сумела научить ее заколачивать «бабки»? Что-то мне не верится, будто сама доперла? — спросила Катька.