Последний самурай - Андрей Воронин Страница 15

Сверкающая лаком стрекоза вертолета с прозрачной плексигласовой головой, кренясь на борт, описала дугу над зеркалом Токийского залива и пошла на снижение Господин Набуки Синдзабуро перевел взгляд на берег, но это не принесло облегчения: стеклянные стены небоскребов горели ослепительным светом, множа отражения восходящего светила, которое с незапамятных времен было символом его родины. Господин Набуки слегка поморщился и, вынув из кармана своего дорогого европейского костюма темные очки, неторопливо водрузил их на нос. Он не любил небоскребы, и не только потому, что в солнечный день их зеркальные стены слепили глаза. Небоскребы были символом мощи и процветания, но эта была не та мощь и не то процветание, о которых стоило бы мечтать и к которым стоило стремиться. Да, это был символ, но символ чуждый, навязанный извне и с радостью принятый теми, кто отвернулся от прошлого и не думал о будущем, обитая в сытом и благополучном настоящем.

Глядя на приближающиеся токийские небоскребы, господин Набуки с грустью думал о том, как редко в наше время людям доводится видеть звезды. Днем им мешает солнце, ночью — электрические огни городов и полыхающее неоновое зарево реклам. Днем и ночью нами владеет суета, думал господин Набуки. Нас призывают зарабатывать и тратить, тратить и зарабатывать, как будто именно в этом и заключается смысл жизни. Когда-то все было не так. Когда-то такие понятия, как долг, честь, величие, воспитание, совесть наконец, были доступны каждому. Теперь они превратились в пустой звук, и начни я, к примеру, разговаривать о величии и долге со своим секретарем, этим хлыщом Томосавой, он посмотрит на меня как на сумасшедшего. Да, именно так он на меня и посмотрит. Старик совсем выжил из ума, решит он и начнет потихоньку подыскивать себе новое место работы подальше от господина Набуки, который на старости лет начал заговариваться.

«Я просто немного устал, — подумал господин Набуки. — И даже, пожалуй, не немного. Я очень устал, но это не означает, что Набуки Синдзабуро больше ни на что не годен. Управлять людьми — тяжкий труд. Еще тяжелее управлять людьми так, чтобы они об этом даже не догадывались, но я справляюсь с этим уже не первый десяток лет. Да, я устал, но уходить нельзя. Кому я передам дело всей жизни? Мой долг еще не отдан, сделаны только первые шаги. Как все-таки недолговечно человеческое тело! В тот самый момент, когда твой разум становится по-настоящему зрелым и ты обретаешь возможности, о которых раньше не мог даже мечтать, этот морщинистый мешок с костями отказывается тебе служить, потому что он, видите ли, устал и хочет покоя. Разве с таким помощником можно совершить по-настоящему большое дело? Если бы в молодости я знал, что так будет, я просто убил бы себя, чтобы не видеть всего этого. Но молодость горяча и самоуверенна. Молодому человеку всегда кажется, что впереди у него целая вечность, которой он волен распоряжаться по собственному усмотрению. А вечность на поверку оказывается совсем короткой, но, когда ты это осознаешь, бывает уже поздно: жизнь прошла, а дело, которому ты ее посвятил, не сделано даже наполовину. И все-таки я многого достиг, особенно в последнее время. И теперь, когда солнце моей жизни склоняется к закату, могу с гордостью оглянуться назад и сказать: да, это сделал я. Не погиб, как мои друзья, и не зарезал себя, как Мисима, которого никто не понял и который вынужден был мучиться, пока перетрусивший адъютант трижды неудачно пытался нанести последний милосердный удар. Я сумел избежать соблазна мученической смерти на глазах у равнодушной толпы, и теперь мне есть чем гордиться. В конце концов, даже если не найдется никого, кто продолжил бы мое дело, я все равно умру спокойно: я сдержал клятву.»

Сделав круг, вертолет приземлился на площадке, расположенной на крыше одного из небоскребов. Господин Набуки терпеливо дождался, пока перестанут вращаться винты. Пилот выскочил наружу и предупредительно отодвинул дверцу кабины. Двое служащих в ярко-красных комбинезонах бегом подтащили легкий алюминиевый трап, прислонили его к борту вертолета и почтительно склонили головы из уважения к возрасту и положению господина Набуки. Господин Набуки снял и спрятал в нагрудный карман темные очки, подхватил свой тощий портфель и неторопливо, как и полагается главе солидной фирмы и человеку преклонных лет, спустился по трапу на горячий бетон вертолетной площадки.

Господин Набуки был невысок даже по японским меркам. Его короткие, по-европейски зачесанные назад волосы открывали выпуклый загорелый лоб и казались совсем белыми по сравнению с темной кожей. Аккуратно подстриженные усы господина Набуки тоже были седыми, черные глаза прятались в густой сетке морщин, но немощным старцем он вовсе не выглядел, хотя этой осенью ему стукнуло уже семьдесят. У господина Набуки была очень прямая спина, острый, неожиданно живой взгляд и идеально сохранившиеся зубы. Он никогда не курил, весьма внимательно следил за своим здоровьем и лишь изредка позволял себе выпить сакэ. Такая воздержанность была сознательной: господин Набуки намеревался прожить как можно дольше, сохраняя ясность ума и твердость духа, как это и подобает потомку старинного самурайского рода. Черный, деловой костюм с иголочки, белоснежная рубашка со строгим галстуком и сверкающие кожаные туфли лишний раз подчеркивали его моложавость. В его манере держаться было что-то от выправки кадрового офицера, хотя господин Набуки никогда не служил в так называемых силах самообороны Японии. Послужить в императорской армии ему помешал слишком юный возраст — увы, увы… Впрочем, когда господин Набуки размышлял об этом, он неизменно приходил к выводу, что все произошло именно так, как должно было произойти. Если бы он тогда успел взять в руки оружие и погибнуть под гусеницами русского танка, как его отец, полковник императорской армии, это было бы красиво и очень патриотично, но… чересчур легко и, следовательно, бесполезно.