Глаз ведьмы - Василий Веденеев Страница 15

— Ну почему? — вяло возразил Жуков.

Ругаться и спорить совершенно не хотелось, да и толку мало доказывать, что ты не верблюд: гость давно уверовал в собственную непогрешимость. Есть ли смысл метать бисер? У него в ответ на все доводы найдется язвительное замечание и готовый рецепт, как нужно поступать. Вот только где он был раньше со своими рецептами? Хорошо махать кулаками после драки и, состроив пренебрежительную мину, разбирать чужие ошибки.

— Вот-вот, — калека отставил чашку и закурил. — Знает он, кто ему противостоит, и воздаст каждому. Натура у него такая… Да выключи ты эти поцелуйчики и скрипы, с души воротат!

Иван Андреевич послушно выключил телевизор и магнитофон. В комнате сразу же стало тихо и сумрачно. Жуков хотел отдернуть шторы, но гость жестом остановил его:

— Не надо… Не обижайся, но с ведьмой пора поторапливаться. И думай, Иван, думай! Чтобы все по-умному. Ты меня понимаешь? А я зайду с другой стороны и попробуем оставить его без взяток.

— А Сирмайс тем временем все сожрет и купит, — хмыкнул Жуков.

Николай Семенович покосился на него и бледно улыбнулся.

— Знаешь, в оные времена, когда Грузия входила в состав СССР, один богатый чудак там вставил своей лошади золотые зубы. Шик, ни у кого нет старой кобылы с золотыми зубами! А у него есть! И что же та думаешь? Вставили, зато у лошаденки голова к земле опустилась от такой тяжести! И головы кляча больше не поднимала М-да… Так вот, если Ленька Сирмайс думает, что он мне, как той кобыле, вставит золотые зубы и тем заставит склонить голову, то он глубоко заблуждается! Меня никто не заставит склонить головы! А ты думай, все должно быть красиво и… необратимо! Все равно, война уже началась.

Он отпил чай, пристроил больную ногу на палке и блаженно закурил, наблюдая, как сизые полосы табачного дыма проплывают сквозь пробивающиеся через щели в шторах лучи заходящего солнца.

Иван Андреевич не мешал гостю предаваться размышлениям: пусть грезит, а потом отваливает восвояси. Что делать, и без него ясно, а играть на нервах умеют все: чтобы научиться, для этого не нужно заканчивать консерваторию! Жаль, нельзя прямо предложить колченогому выметаться вон — потом локти будешь кусать, поскольку с шефами так не разговаривают. Ладно, не привыкать терпеть.

— Кстати, — словно внезапно вспомнив, усмехнулся Николай Семенович. — Тут болтается этот говнюк, Лева Зайденберг, которого давно пора отправить — но уже не за границу, а на тот свет. Смотри, поймает его твой знакомец Серов, и как только заставит стучать прямой кишкой по стулу в МУРе, Левка всех сдаст!

— Он практически ничего не знает, — отмахнулся Жуков.

— Ну-ну, потешь себя надеждами, иногда помогает успокоиться, зато потом задергаешься, как паяц на веревках.

— Не задергаюсь!

Иван Андреевич сказал это, а сам подумал, что если самого колченогого заставят стучать кишкой по стулу, то он первый сдаст тех, за чьи головы ему сохранят его собственную. И не отнимут деньги. Значит, он сдаст и Жукова или прикажет немедленно ликвидировать его.

Думать действительно надо, и хорошенько думать о многом: в тех играх, в которые они играют, кроме огромных денег самым ценным призом является жизнь, причем не просто жизнь, а жизнь спокойная и обеспеченная. Вот только жаль, у Николая Семеновича пока старшие козыри на руках, а у Ивана Андреевича все больше мелкота.

— Тебе твой похабный псевдонимчик «Сергей Сергеевич» еще не наскучил? — ехидно осведомился колченогий.

— Пока нет, — сухо ответил Жуков. — Я не вижу в нем ничего похабного. Обычные имя и отчество.

— Похабно то, что его знают противники и официальные спецслужбы, а также почти пол-Москвы, — проскрипел колченогий и тяжело поднялся. — Пойду я, пожалуй. Спасибо за чай. Когда прикинешь, что к чему нужно приложить, милости прошу повидаться со стариком, обсудить задумочки. Глядишь, присоветую чего. Ну, не дуйся, не дуйся, не смотри сентябрем! Подумаешь, пожурил маленько. За дело ведь?

Он коснулся плеча Ивана Андреевича кончиками пальцев и захромал в прихожую. Жуков понял: не проводить гостя нельзя, тут уже не отбрешешься, как при встрече. Ох, хитер старикан, хитер. Наверняка и половины того, что хотел сказать, не высказал, придержал язык. Этому у него стоит поучиться.

Проводив колченогого, Иван Андреевич вернулся в комнату, включил вентилятор, налил себе еще чаю и вновь врубил видео- и аудиозаписи, стоившие жизни трем людям. На экране телевизора ожили и задвигались помощник Президента и его рыжеволосая подруга. Из динамиков магнитофона донеслись неясный шепот и вздохи.

Жуков снял галстук, расстегнул рубаху и развалился в кресле, прихлебывая чай и затягиваясь сигаретой. Глаза его были прикрыты, как в дреме. Он думал, напряженно думал, и в его взбудораженном мозгу постепенно начала рождаться некая комбинация, почти мистическое действо. Поэтому Иван Андреевич не выключал телевизор и магнитофон — он хотел в любой момент видеть лица и слышать голоса тех, кому он, как блистательным актерам, отвел в своем действе ведущие роли.

Из машины Николай Семенович сделал несколько телефонных звонков, а вечером, когда город начали окутывать сумерки, вывел на прогулку спаниеля. Выйдя из дома, он сразу же направился к знакомой аллее, напряженно выискивая дальнозоркими старческими глазами фигуру сутулого усатого человека и вертевшегося рядом с ним подвижного эрдельтерьера.

Владислав Шамрай ждал его. Заложив за спину руки, медленно прохаживался под сенью старых лип. И это напомнило колченогому прогулку заключенных. Впрочем, Владислав Борисович не заключенный, а раб! Его раб, Николая Семеновича, вернее, раб денег, которые он Владику дает. И пока рука дающего не оскудеет, Владик останется рабом и даже не попытается разорвать связавшие их узы, а эти узы куда крепче самой пылкой страсти и горячей любви.

Хотя в любви Шамрая калека никогда не нуждался, как и в любви всех тех, с кем завязывал деловые отношения. Еще с давних времен он предпочитал, чтобы его не любили, а панически боялись и оставались слепо преданными, готовыми выполнить любое приказание, страшась ужасной мести. Нет, он никогда не стремился олицетворять собой вселенское зло. Напротив, старался всячески расположить и привязать к себе человека, с которым имел дело, а уже привязав и поставив в полную зависимость, начинал потихоньку внушать ему страх — этот великий движитель, с успехом доказавший свою необоримую силу на протяжении столетий.

— Добрый вечер! — поздоровался колченогий и спустил спаниеля с поводка: пусть порезвится.

— Добрый вечер, — хмуро ответил Шамрай. — Что-нибудь случилось? Я не поехал сегодня на дачу, а дома практически и поесть нечего. В чем дело?

«И этот смотрит букой, словно я перед ним провинился, — подумал Николай Семенович. — Привыкли, сукины коты, что все за них делается, а им только баксы подавай, да побольше, чтобы виллы, престижные машинки и детки в Кембридже? А давно ли лаптем помои хлебали?! Уходит от вас страх, уходит! Придется напомнить, из чьей руки кормитесь. Но не сейчас. Сегодня ты мне для другого нужен».