«Волос ангела» - Василий Веденеев Страница 15

Вот икона Николы Морского, покровителя всех моряков, путешествующих и его святого патрона, станет первой. И разве он сам не пускается путешествовать в неведомое, приняв решение об отречении? Пусть в этом тяжком пути его невидимо охранит Никола, осенит своей благодатью, отведет происки врагов, приблизит час нового, великого торжества.

Царь убрал руку, отошел от иконы на шаг, истово перекрестился и, опять усевшись в кресло, потянулся за новой папиросой: надо все хорошо обдумать, взвесить — иконы не иголка, просто так не спрячешь. Но где умный человек может хранить их, не вызывая ни малейшего подозрения? Церковь! Конечно, в церквах!

Решено: все ценные иконы немедленно отправить в разные города, в первую очередь в Москву, и поместить в церквах — там их не додумаются искать, а когда придет время, его люди будут знать, где найти их.

Следом за иконами придет черед и других ценностей: им тоже найдутся надежные места — велика Россия. Не у нее отбирает он часть славной истории, пряча иконы, — он только берет по праву хозяина то, что ему принадлежит в этой огромной стране. Народ? Его народ еще тысячелетия не сможет понять, какую ценность представляют собой эти иконы, — куда им, темным, малограмотным, а то и совсем неграмотным мужикам, знать об Андрее Рублеве, Феофане Греке, Данииле Черном, Симоне Ушакове? И разве все берет он себе по праву самодержца из принадлежащего ему? Нет, только самую малость. Кому оставлять — Родзянкам, народу? Что такое его народ — серая, нет, даже темная масса, жадная, злая, жестокая, поднявшая над своими головами штыки винтовок и красные знамена, готовая растоптать, смести все, что было и есть ему так дорого. Оставить им? Никогда!

Посмотрим, как все повернется, — при необходимости можно будет вывезти иконы за границу, как и другие ценности. Пусть только кто-нибудь посмеет назвать его вором — все это его, его! И больше ничье. Только его! Он был, есть и будет хозяином всей земли Русской, всей России — неважно, сидя на троне или сойдя с него…

* * *

Из сводок департамента полиции за 1917 год:

«Во Владивостоке, на Северном проспекте, в собственном доме Калантаихи, принадлежащем мещанке Марии Калантаевой, 65 лет, с уголовным прошлым, произведены облава и обыск. Под кроватью одной из комнат обнаружен крестьянин из ссыльных Ф.А. Горовой, найдены золотые вещи, выкраденные из японского часового магазина, оружие, боеприпасы.

Помощники полицмейстера М.М. Крамаргук и С.М. Петров обложили притон Христины Пинчук, где был задержан ее сожитель из ссыльных крестьян Иван Вятко-Вятский; третий член банды, Гаврила Зюльков, задержан в квартире известной полиции Софьи Гольбурд…

В Харькове в январе сего года ограблен банк Общества взаимного кредита приказчиков. Похищено ценностей на два с половиною миллиона рублей. По сведениям Харьковской сыскной полиции, в ограблении банка принимали участие тридцать четыре человека. Двадцать три задержаны в городе Харькове, одиннадцать — в Москве. По показаниям задержанных, подготовка к ограблению стоила им двадцать тысяч рублей, из которых восемь тысяч пошло на поддержание членов воровской группы и одиннадцать тысяч — на приобретение специальных машин и орудий взлома. Главарем преступной группы являлся известный полиции Шевчик, его помощником — уголовник Буйвин. Начальником Харьковской сыскной полиции А.А. Курнатовским было направлено специальное сообщение в Москву, начальнику Московской сыскной полиции К.П. Маршалку о совершенном преступлении и приметах воров…

В Петрограде 14 января на Пироговской набережной найдена брошенная машина со снятыми шинами, а в ней окровавленная шуба. Машина являлась таксомотором. Удалось установить имя шофера — Иоганнес Лийн (Каменноостровский проспект, 73). Хозяин машины Петр Каббин (Спасская, 27) пояснил, что Лийн 13 января выехал на стоянку к Гостиному Двору и более не возвращался.

Вечером 14 января Царскосельской полицией на шоссе между Царским Селом и Пулковом в снегу был обнаружен труп мужчины с четырьмя огнестрельными ранениями. Екатерина Лийн опознала мужа. По данным, имевшимся у сыскной полиции, убийцей являлся Шурка-студент, часто посещающий чайную „Пальма“ (д. 21 по Разъезжей ул.) и встречавшийся там с Мишкой-шофером и Колькой-наборщиком. 15 января в чайной „Пальма“ задержан Колька-наборщик — безработный крестьянин Архангельской губернии Н.В. Позднеев-Александров (проживал в доме 14 по Боровой ул.). Позднее задержан Мишка-шофер — безработный крестьянин Новгородской губернии М.Г. Зайцев. Шурка-студент был задержан в чайной „Венеция“. Оказался безработным крестьянином Псковской губернии Сметаниным А.М., 25 лет…

В Москве за март 1917 года задержано 49 беглых каторжников и 380 воров. Совершено 122 крупные и 250 мелких краж, 68 грабежей, 5 убийств, 14 покушений на самоубийство. Случилось 24 пожара. Пьяными задержано 285 человек…» [6]

Такое «наследство» готовила старая Россия Республике Советов.

* * *

Поздно ночью Пашку Заику разбудил осторожный стук в дверь. Приподняв от подушки голову, он прислушался — может, почудилось?

Дом, где обосновался Пашка Васильев после суда над Антонием, был на окраине Питера, плотно застроенной сараями, с заботливо уложенными к зиме поленницами дров, заросшей кустами дикой сирени, которую в пору цветения ломали все, кому только не лень. Бревенчатые домики и сараи тесно лепились друг к другу, заборы и палисадники образовывали целый лабиринт глухих закоулков, изобиловавших скрытыми лопухами и полынью проломами, лазами. Случайно попавший на эту окраину человек сильно рисковал: в лучшем случае он мог только просто заблудиться, а то и не выбраться оттуда вообще. Зато обитатели слободки на окраине Питера чувствовали себя здесь в полной безопасности: полиция заглядывала сюда очень редко, да и то, получив мзду, тут же исчезала.

Стук повторился, уже настойчивый, по-хозяйски громкий. Быстро соскочив с кровати, Пашка схватил одежду в охапку и на всякий случай метнулся к окну, выходившему в густой сад.

— Иду, иду… — шаркая ногами в обрезанных валенках, прокричала глуховатая старуха, хозяйка домика. Прикрывая ладонью свечу, она подошла к двери. — Кого это несет?

— Домна?.. — раздался в ответ знакомый, чуть хрипловатый голос. — Отворяй, свои!

Домна загремела запорами, и в дом вошел похудевший, одетый в поношенное пальто с чужого плеча Антоний. Пашка, бросив свою одежонку, вышел ему навстречу.

— Сбежал?

— Керенский отпустил… — усмехнулся Антоний, тяжело опускаясь на лавку у стола. — Соберите мне быстро пожрать чего… Водка есть?

Пашка кивнул и полез за печь, загремел там посудой. Домна, охая и причитая, начала собирать на стол.

— Ну, за здоровье Саши Керенского… — Антоний опрокинул в рот водку, со стуком поставил стакан, захрустел луковицей. Пашка услужливо подвинул ближе к нему тарелку с вареной бараниной. — Он к нам сострадание имеет, наверное, потому, как сам из адвокатов. Я слыхал, тут Корнилов на Питер шел? Вот тот бы не помиловал — и своих, и чужих, всех бы перевешал. А Саша Керенский, тот молодец… Чего нового? Работал без меня?